— апостолы. Я оценил соотношение сил: рабов гораздо больше, чем апостолов, послушников еще меньше. Если всем вместе напасть, можем их замесить. Но никто не осмелится нападать на вооруженных до зубов отморозков. Все боятся жертвенного костра. Вот и сейчас нас вывели на показательную казнь, чтобы запугать.
У жертвенного столба стоял привязанный Шнырь. Он вымазался в саже и был похож на беса. Рот его заткнули кляпом, а тело обложили хворостом. Сухие сосновые ветки вспыхнут со скоростью звука и дадут много жару. Человеческое тело сгорит и обуглится за несколько минут.
Вперед в сопровождении охраны из четырех здоровяков с калашами вышел человек в длинном балахоне, больше напоминавшем мешковину. Наверное, это и есть Велиар. Как же мне до тебя добраться?!
Но Велиар — не дурак, встал чуть в отдалении от толпы. Любой, кто попытался бы к нему приблизиться, будет прошит автоматной очередью его псов. Лишь Мяснику разрешалось беспрепятственно приближаться к жрецу.
Велиар скинул капюшон и, обнажив размалеванную фиолетово-синими разводами бритую голову, воздел руки к черному небу. Странный жест, если он дьяволу поклоняется, то должен обращаться к преисподней, а она, наверное, где-то под землей, ну или в другой клоаке, но никак не на небесах.
— Отец наш, князь темный! — торжественного произнес жрец. — Да свершится великий обряд во славу твоего могущества! Прими кровь отступника, что нарушил священные законы твоего клана!
Бля-я… А голос то его мне знаком! Я вглядывался в бритую голову, но в клоунском гриме не узнавал ее. Велиар продолжал что-то еще вещать, как диктор на параде, но я его уже не слушал. В голове крутилась одна и та же мысль: где я его раньше видел? Его жесты, манера говорить мне показались почему-то до боли знакомы. Эти возгласы с придыханием, как у актера провинциального театра, знакомые очертания головы, даже статная и крепкая фигура, которая угадывалась под балахоном, казалась мне знакомой.
— Да прибудет с нами сила! На колени, рабы! — закончил проповедь жрец.
Рабы попадали на колени, я последовал их примеру. Велиар погладил бритую голову и отряхнул руку, будто измарал ее в чем-то. Бл*ть! Я узнал этот жест! Он всегда так делал. Странное навязчивое движение, после того, как погладишь бритый череп трясти рукой. Только один человек так делал! Не может быть. Сука! Это правда он?! Если он меня узнает, мне конец. Я втянул голову в плечи и опустил глаза. Черт. Зря я все это затеял. Надо срочно выбираться из лагеря, Велиара так просто не убьешь. Я это точно знаю…
Надо мной нависла тень, закрыв луну. Я поднял глаза, передо мной стоял Мясник с зажженным факелом. Он протянул его мне и криво усмехнулся:
— Тебе выпала честь зажечь жертвенный костер, встань, раб!
Твою мать, попал! Велиар чуть сбоку сзади, если отворачивать от него морду и все время держаться лицом к костру, может он меня не узнает?
Другого выхода нет, буду морду отворачивать. Я встал, взял в руку пылающий факел, стараясь его держать так, что бы он всегда находился не пересечении линии между моей головой и глазами Велиара, и побрел к кострищу. Я чувствовал спиной пронзительный взгляд жреца. Он наверное тоже гадал, откуда ему знаком мой силуэт. Походку я постарался по максиму изменить. Семенил мелкими шажками, плечи максимально опустил и чуть ссутулился.
Я шел вдоль ряда рабов и ловил на себе их презрительные взгляды. То, что я собирался сделать вызывало у них омерзение и означало, что я желаю стать послушником апостолов.
Я приблизился к кострищу. Шнырь умоляюще смотрел на меня, будто просил не делать этого. Он был завален хворостом по самое горло. Я подошел к нему ближе и прошептал:
— Все кончено. Если этого не сделаю я, то факел вручат кому-то другому. Это ничего не изменит. Прости, что подставил тебя, но ты сам виноват. Ты был глазами и ушами апостолов, ты предал своих собратьев. За все надо платить.
Шнырь слушал меня с широко открытыми глазами. А потом замычал, пытаясь вытолкнуть кляп языком. Он хотел передать мои слова апостолам, но вместо крика выходило лишь сипение и мычание. Он дергался и всем своим видом показывал, что ему есть, что сказать напоследок, что он не виноват в убийстве апостола, что человек с факелом совсем не тот, за кого себя выдает. Но никто и не подумал вытащить кляп. Все приняли его беснования за обычную истерику перед близкой смертью. Так вели себя большинство казненных. К этому апостолы уже привыкли.
Под взглядами, полных презрения со стороны рабов, я поднес пылающий факел к куче сухого хвороста под ногами жертвы. Рабы не сочувствовали Шнырю. Каждый знал его мерзкую и подлую душонку. Они негодовали по поводу меня, что я согласился участвовать в омерзительном ритуале их злейших врагов, придуманном специально для запугивания людей.
Огонь перекинулся на сушняк, чуть заметался, зашипел и с треском полыхнул. Сухие смолистые ветки загорелись, словно порох. Шнырь задергалася, а я будто бы продолжал тыкать факелом в кострище, словно не понимал, что поджигать уже ничего не надо. Но никто не заметил, что я на самом деле делал. Я незаметно несколько раз надавил на солнечное сплетение факелом Шнырю с такой силой, что тот вырубился и сгорел безболезненно. Я, конечно же, палач, но не живодер… Это все, что я мог для него сделать.
Я вернулся на свое место в строю. Когда шел обратно низко опустил голову. Не знаю, смотрел на меня жрец или нет. Он, что-то там вещал и выкрикивал какие-то “заклинания”, надеюсь он был сильно занят и не разглядел меня.
Мы простояли на коленях еще минут двадцать, пока жрец не закончил свои наставления. Он обращался то к рабам, то к апостолам. Нес какую-то ересь про высшее предназначение и его роль в этом великом деле. Говорил о клане, как о могущественной расе новых людей. Он напомнил мне Гитлера, только прикрывался высшими силами. Не думал, что жизнь так его изменит.
Когда действо подошло к концу и рабов погнали в бараки, я уже с облегчением было вздохнул. Но тут раздался голос Велиара:
— Кречет! А тебя я попрошу остаться!
Я почувствовал,
