а также для отделения трудоспособных от нетрудоспособных. Стоя в очереди с охапкой своей одежды, я незаметно переложил ювелирку и марки из бархатного мешочка в пустую фляжку. С перочинными ножами поступил проще — засунул их за голенища ботинок, так как обмотки также заставляли снимать.
Во время медосмотра стал свидетелем нескольких случаев бесцеремонного обращения с ранеными пленными, у которых были повязки. По требованию одного из унтер-офицеров санитары срывали грязные бинты и повязки на сухую. И без того выглядящие ужасно, раны начинали кровоточить. Их обсыпали тем же порошком, что и подмышки. Судя по выражению лиц раненых, процедура эта отнюдь не добавляла приятных ощущений.
Нужно отдать должное, что после этого санитары снова перевязывали раны, но уже свежими бинтами. Точнее, бэушными, явно неоднократно стиранными.
Тут же крутилась та самая парочка скуластых полицаев с дубинками, то и дело выхватывающая то одного, то другого из стоящих пленных и заставляющая их открывать рот.
Поначалу мне было невдомёк, чего хотят эти два гамадрила. Но уже через несколько минут стало понятно: очередную жертву коротко двинули ручкой дубинки в зубы, а один из полицаев залез двумя пальцами ему в рот и извлёк окровавленную золотую коронку, скалясь и похохатывая.
— Яхшы, рус алтын! — полицай покатал окровавленный блестящий комочек в пальцах и спрятал его в нагрудный карман куртки.
Кстати, отметил одну особенность местных полицейских: каждый из них носил либо фуражку с красным околышем, либо такую же красную повязку на рукаве помимо привычной белой с надписью по-немецки. Странно, но о подобных знаках отличия ни в каких изученных мной документах не упоминалось.
Отвлёкшись на художества татарской парочки, я не сразу среагировал на окрик одного из унтер-офицеров. Хотя предназначался он не мне, а молодому белотелому парню, ноги, спина и руки которого заросли чёрным курчавым волосом. Он как раз стоял передо мной, ожидая вызова под один из навесов.
— Юде?! — немец недвусмысленно указывал рукой с зажатой в кулаке пилоткой в сторону паха, стоящего передо мной парня.
— Меня зовут Магомед, — спокойно ответил на выкрик унтер-офицера мужчина. Несмотря на ситуацию, он держался с завидным спокойствием и достоинством. Крепкая фигура, высокий рост, сильные загорелые руки. Головы Магомед не опускал, продолжая мерятся взглядами с унтером. В любую секунду зарождающийся конфликт мог кончиться непредсказуемо.
— Хайль Геринг, господин унтер-фельдфебель! — я решительно встал рядом с парнем, обратившись по-немецки. Если уж подставляться, то не без выгоды для себя, — разрешите пояснить, этот пленный не еврей, он мусульманин.
— Что? — не сразу въехал унтер, удивившись нагло зигующему перед ним голому советскому пленному.
— Виноват, господин унтер-фельдфебель! Этому солдату сделали в детстве обрезание потому, что он мусульманин! — я продолжал восторженно есть глазами унтер-фельдфебеля, вытянувшись вофрунт и прижимая к левому бедру руку с флягой.
— Э-э-э, что говоришь? — попытался вклиниться Магомед. Не оборачиваясь, уголками губ я прошипел как можно тише: «Мага, заткнись пока ради Аллаха, пока я твою задницу спасаю!»
Унтер нахмурился, но по его расслабившейся позе и переставшей тянуться к кобуре руке стало заметно, что напряжение спадает.
— Мы обязательно проверим! — рявкнул немец, скосив взгляд и на меня и тут же отвернулся, потеряв всякий интерес. Его последние слова, видимо, намекали на то, что теперь и мне не отвертеться, ежели что.
Пришла очередь Магомеда идти на стрижку. Мне же эта процедура была не нужна: за последнюю неделю дед серьёзно обрасти не успел. И вещички мои подоспели. Я вытащил из вываленной кучи ещё влажное исподнее, штаны, гимнастёрку с пилоткой и по общему примеру, засунув узел одежды подмышку, отправился на медосмотре.
Тут поили, раздавая из помятого железного ведра по целой кружке воды на брата. Ведро периодически пополнял в колодце низкорослый рябой санитар с огромным фурункулом на затылке, который был небрежно замотан грязным бинтом.
Плешивый эскулап не потратил на меня и десяти секунд, буркнув лишь одно:
— На прививку!
Как я и предполагал, вакцинация проводилась в максимально экономном режиме. Причём прививку от оспы и тифа делали одним шприцем, набирая в него по очереди из каждого флакона. Да что там. Шприц был единственным! Санитар, коловший вакцину явно пытался старательно соблюсти дозировку и от усердия, оттягивая поршень, даже вытаскивал кончик языка.
С сомнением я оглядел лоток с десятком игл, которые санитар менял после каждого пленного. Они были залиты какой-то мутноватой жидкостью. Сто против одного, что спиртом здесь и не пахло. Карболка какая-нибудь. Или формалин. Будем надеяться, что организму аватара, модифицированного нейротроном такое испытание на один плевок. Ибо такая, с позволения сказать, «стерилизация» не выдерживала никакой критики. А учитывая состояние вновь прибывших пленных…помоги им Господи!
Плечо после укола глухо заныло. Но других изменений в организме ни сразу, ни впоследствии я так и не почувствовал. Утолив жажду водой, противно отдававшей хлоркой, я направился на освободившееся место под навес, пред светлы очи местных писарей. Из-за всей этой суеты я и не заметил, как потерял из виду старшего политрука и Ивана, оказавшись в очереди с совершенно незнакомыми бойцами. Похоже, это были пленные из тех вагонов, что прицепили к нашему эшелону уже в Перемышле.
Воспользовавшись заминкой предыдущего бойца, получавшего жетон военнопленного, натянул кальсоны и штаны, незаметно переложив в карманы перочинные ножи. Флягу же, предусмотрительно обвязанную шнурком, привязал узлами к ремённой петле на штанах. Так и предстал перед писарем и сидящим рядом с ним унтером в ещё сырой пилотке и без гимнастёрки. Один из лагерных охранников с карабином также находился здесь, видимо, для пущей безопасности. Это чему же надо было произойти, чтобы местные вертухаи так опасались голодных и измождённых этапом пленных? Эта мысль немного, но подняла настроение.
— Хайль Геринг! Бывший красноармеец Теличко Пётр Михайлович для регистрации прибыл!
Писарь исподлобья глянул на меня, едва дёрнув краем рта. Не знаю, понял ли он то, что я произнёс на немецком, но так как фраза была немудрёной, общий смысл разобрать было не трудно. «Ещё один хитрозадый большевичок», — произнёс, словно плюнул, писарь по-русски.
Ага, землячок, значит! Несмотря на полностью немецкое обмундирование. Да и звание гефрайтера… Неужто из «бывших»? Так такому прямая дорога в РОА. Чего он тут-то в лагере забыл? Хотя РОА — русская освободительная армия только-только в проекте. До её формирования больше года. Власова взяли в плен всего месяц назад и немецкое командование лишь начало его «обрабатывать».
Судя по возрасту, землячок во время революции едва в начальную гимназию пошёл. Странно, около тридцати — и всего лишь гефрайтер. Ряженый? Абвер? Не исключено. Но торопиться не стоит и надо держать ухо востро. Среди
