посчитаем…
– Я не хочу этого слышать, – прервал он меня.
– А придется. Почти три десятка голов наберется, где я собственными руками действовал. И это если не учесть, что я заминировал твой аэродром.
– Заминировал?! – воскликнул полковник в ужасе.
– Да, простейшая работа. Мина на складе топлива, сам сделал, с часовым механизмом, сработала, когда я взлетел, и растяжка из гранаты на складе авиабомб. Тоже все сработало, аэродром твой снесло. А еще экипаж этого бомбардировщика я порезал на тонкие ломтики. Мне кочевники саблю и казачью шашку подарили. Так что разрубил я их и еще двух механиков… Ты чего молчишь, полковник? Челюсть болит? Не боись, бил ногой сильно, но аккуратно, не сломал. Как сказал один киногерой, не бойся Козладоев, бить буду аккуратно, но сильно.
– Все равно мы вас победим.
– Пока жив хоть один русский солдат, то вряд ли. Хотя какая-то правда у вас есть. Такое впечатление, что часть генералов вообще на вас работают, а другие используют голову для двух дел. Они в нее едят и ею гвозди забивают. Ни на что другое она не годна.
– Вы плохой солдат, вы оскорбляете своих командиров.
– Своих я не помню, память потерял, а сужу по тому, что вижу. Может, раньше было какое уважение, но после потери памяти все это стало пылью. Я сужу по делам, а не по внешней обертке. Если командир справный, я за ним в огонь и воду. А если паркетный шаркун, то за ним не пойду. Я присягу не давал.
– Но вы солдат?
– Память потерял, а что раньше было, мне плевать. Может, я вообще не Вершинин никакой? Я же не помню. По чести сказать, мне присягу снова надо бы давать. Слушай, полковник, хочешь анекдот? Про русского генерала.
– Я в туалет хочу.
– Пруди в штаны, – посоветовал я. – Как наши ослабевшие лежа на нарах. Сил дойти до туалета не было. Не всем помогали, так что вонь в бараке стояла знатная.
– Отведи меня в туалет. Ты обязан по Женевской конвенции обеспечить меня всем необходимым. Туалетом в том числе.
– Ах ты тварь, ты о Конвенции вспомнил?! Что же вы, гады, творили, когда голодом военнопленных морили?!
– Я – полковник, а ты всего лишь уорент-офицер и обязан мне подчиняться, – разозлился тот.
– Ничего себе завязочки?! Знаешь, скину-ка я тебя полетать, тут недалеко. А нашим скажу, что сбежал, полетать решил. Без парашюта.
– Отведи меня к туалету.
– Как? Я не знаю, как эту бандуру сажать.
– В хвосте есть туалет.
– Есть туалет? – изумился я. – Что ж ты, сволочь двуличная, раньше не сказал?! Все, меня не беспокоить… Там почитать есть что?
На пять минут пришлось прерваться. Я поднялся на пятьсот метров, черт с ними, пусть локаторы видят, наши и так знают, где я лечу, и, отвязав полковника, сопроводил в хвостовой отсек. Я первым отлил, действительно очень хотелось. У него та же нужда была.
Сам туалет вид имел крупного ведра, а сверху – стульчак и крышка. Вернувшись, я хотел привязать его, но полковник попытался нокаутировать меня ударом лба. Кстати, довольно профессиональное, не раз отработанное движение. Однако не Депардье, я успел отшатнуться и дал ему такого леща, что он сел и свел глаза в кучу. После чего я отработал все способы рукоприкладства, от банального щелбана, до фофона. Тряся кистью правой руки, отбил, снова привязал, да и ноги тоже. Сел на свое место, пока полковник плавал в своих снах, а на голове росли шишки.
Когда снова подключил шлемофон и взял управление, то даже отшатнулся: рядом летел русский истребитель, и силуэт летчика показывал явно неприличные жесты.
– Это еще что за клоун? – подумал я вслух, и тот загрозил мне кулаком, как будто все слышал. – Ой!
Мне как-то не по себе стало. А рация точно на прием стоит, а не на выдачу? Надо проверить. Снова поставив автопилот, я включил освещение кабины, чтобы тот меня лучше видел, и развел руками: мол, чего? Он погрозил кулаком и постучал по наушникам. Сам истребитель висел чуть впереди и выше, чтобы под винты моих моторов не попасть, так что летчику приходилось оборачиваться и выгибать шею.
– На связь что ли выйти? Как будто я разбираюсь в этой британской бандуре. Понаделают хрени, а ты мучайся, – пробурчал я.
Не выключая освещения, я отключил шлемофон и перебрался к месту штурмана, где снова подключил его и включил рацию на связь. Даже лбом постучаться о стенку хотелось: рация работала, и все наши переговоры с полковником могли слышать. Ладно хоть, мало кто понять мог, мы на английском общались. А я точно помнил, что ставил рацию на прием, включая внутреннюю бортовую связь. Точно, этот, когда возился, пяткой ботинка тумблеры переключил, я планку-то защиты на место не поставил. Дал ему за это еще леща, все равно без сознания.
В общем, после включения рации на прием я вернулся в кресло пилота, подключил шлемофон и услышал мат летчика-истребителя. Кстати, поглядывая в иллюминаторы, отметил еще три хищных силуэта, что сопровождали меня в стороне.
– Я в эфире, – сообщил я.
– За клоуна ответишь, – сразу отозвался летчик.
– Я тут вообще ни при чем, этот мудак с трамплином для мандавошек под носом каблуком ботинка сбил настройки рации, и та стала работать в эфир. Кстати, много слышали?
– С самого начала.
– Залет, – коротко прокомментировал я.
– Ты поверь, ты еще не осознаешь, насколько. Кстати, что за трамплин для этих?
– Усы.
– Хм, я тоже усы нашу. Ладно, Клоун, теперь это твой позывной. Следуй прежним курсом, у нас приказ сопровождать тебя, дальше другие встретят. Отбой.
– Принял.
Полковник вскоре очнулся, но голова у него явно болела. Посмотрел на меня мутным взглядом и отвернулся. Я же, попивая из стакана-крышки термоса горячий чая, смешанный с медом, довольно мурлыкал попсовую песню из своего времени:
– Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы ползем на последнем крыле.
Бак пробит, хвост горит и машина летит
На честном слове и на одном крыле…
(Х. Адамсон).
Чуть позже нас действительно передали другим истребителям, а те уже – другим. И вот на рассвете мы подлетели к столице. Надо сказать, я был не в восторге и уже лелеял планы сбежать из России. Скажем так, то, о чем мы говорили с полковником, было не для чужих ушей. Однако благодаря ему все ушло в эфир, естественно, обрастет множеством лишних подробностей, и, скорее всего, карьеры мне не сделать, затравят, не любят генералы, когда их хают, по
