Существа атаковали одновременно с двух сторон. Две твари бросились в голову сзади, другая пара метнулась в ноги спереди. Тринадцатый бросил тело в сторону, пытаясь с разворота достать врага короткой очередью, но неудобный скафандр сковывал движения, и пули ушли в пустоту. Майор упал в заросли и замешкался, неуклюжее снаряжение не позволяло двигаться быстро. Едва ему удалось встать на ноги, как тварь атаковала голову практически из-под ног. Времени на смещение уже не оставалось, и Тринадцатый резко выбросил в летящую цель локоть, планируя ударом направить её по касательной. Однако в негнущемся скафандре из хлёсткого удара вышел лишь неуклюжий тычок, и руку обожгла боль. Тварь упала к ногам и тут же получила автоматную очередь в упор. Раздался скрежещущий крик, и существо скользнуло в заросли стеблекорней.
— Командир, они вокруг тебя хоровод водят, невозможно вести огонь, можем тебя зацепить, — с досадой произнёс командир БТР.
Майор осторожно отступал к бульдозеру, левую руку жгло. С кустов впереди осыпался снег, и майор снова замер. Тварь находилась между корней метрах в десяти. Тринадцатый осторожно поднял автомат, морщась от боли в руке, и плавно выжал спуск. Короткая очередь впилась в белёсое тело, и тварь, громко заскрежетав, умчалась в сторону. Майор отходил, медленно вращаясь вокруг своей оси. Одна тварь кралась по его следам, заметить других пока не удавалось. Крадущаяся по следам тварь поравнялась с лежащими в снегу стреляными гильзами и остановилась, исследуя невиданные ранее предметы.
«Очень интересно, — отметил Тринадцатый и потянул из подсумка гранату. — Однако снова придётся выдергивать кольцо зубами. Стоматолог пришёл бы в ужас!» — Майор сплюнул кольцо в снег и плавным движением отправил гранату в сторону зверя, после чего, сделав три широких шага назад, упал вниз и вжался в сплетения стеблекорней. Граната упала в метре от белесого существа. Оно замерло на секунду, готовое мгновенно скрыться при первых же признаках агрессии, но то, что упало на землю, было маленьким, не шевелилось и совсем не выглядело опасным. Тварь бесшумно поползла к лежащему на снегу непонятному зелёному предмету. Звук взрыва перешёл в вопли раненого существа, кувыркающегося в воздухе под действием взрывной волны.
«Любопытство когда-нибудь тебя погубит», — мстительно подумал Тринадцатый, глядя вслед спасающейся бегством забрызганной черной кровью изодранной в клочья белесой твари. Больше на него никто нападать не хотел, и майор поспешил вернуться к бульдозеру. Четвёртый помог командиру взобраться в кабину, и машина дала задний ход.
— Командир, ты как, цел? — старший Серебряков тревожно поглядывал на друга, не отвлекаясь от управления.
— Рука сломана, а так все в норме, — поморщился Тринадцатый. — Совершенно невозможно поэту работать в столь нервных условиях, — глядя на расширившиеся от прозвучавшего заявления глаза молодого учёного, майор улыбнулся и добавил: — Снаряжение неудобное, скафандры негнущиеся, беременный пингвин по сравнению со мной в этом одеянии — балерина. И кроме того, все местные обитатели решительно отказываются умирать, что несколько обидно. Возможностей нашего оружия хватает лишь на то, чтобы только попугать их, что прямо-таки возмутительно!
Четвёртый, орудовавший рычагами с каменным выражением лица, глядя на отвисающую челюсть сына, не сталкивавшегося ранее с чёрным юмором, не выдержал и заржал в голос.
— Вот и отлично, ещё пять дней, и будет как новенькая! — Серебряков-младший постучал указательным пальцем руки по монитору, на котором красовался снимок поломанной руки, — перелом уже затянулся, сейчас идёт укрепление костной мозоли.
Тринадцатый посмотрел на снимок. В этом он разбирался хорошо, сказывался опыт множества ранений и месяцев госпитального лечения, накопленный за два десятка лет практически непрерывного участия в боевых действиях. Рука срослась идеально, парнишка постарался на совесть. С тех пор, как неделю назад Внешнюю группу вновь погрузили в глубокий анабиоз, молодой Андрей лично занимался лечением майора, настояв на необходимости полного выздоровления пациента перед анабиозом. Приказ Совета о строгом учёте энергозатрат и запрещении любых мероприятий, прямо или косвенно способствующих взаимодействию с внешней средой и нарушению стерильности, действительно вышел на следующий же день после погружения Внешних в анабиоз. Что ж, может, Совет и прав: в первую очередь необходимо заботиться о десятках тысяч жителей, несколько человек могут и подождать. Тринадцатый помрачнел. Они ждали полтора десятка лет, подождут и ещё, выбора всё равно нет, без анабиоза им не прожить и месяца.
Оставалось надеяться, что анабиозные камеры не отключат со временем, сочтя и этот расход энергии слишком расточительным.
Серебряков появлялся каждую вторую смену и сам проводил все лечебные процедуры. За исключением Тринадцатого, в карантинном подуровне было пусто, лишь только в установленные часы появлялся кто-нибудь из персонала для проведения уборки или организации приёма пищи, и не замолкавший ни на минуту голос молодого учёного, исковерканный гермошлемом, глухо разносился но пустым помещениям. Парень задавал тысячи вопросов, его интересовало буквально всё. Об отце, которого он почти не видел, о жизни до Великой катастрофы, которую он почти не помнил, о войнах, про которые он почти не знал, и ещё о миллионе разных вещей.
— В детстве, до катастрофы, я хотел стать солдатом, как отец. Непобедимым и могучим, которому по плечу любые преграды и трудности, — рассказал однажды молодой учёный. — Всё мечтал о героических подвигах, как будто все надеются только на меня, и я, великий воин, в одиночку спасаю всех, — он засмеялся и виновато развёл руками: — Так и не получилось им стать. Да и размерами не вышел, — Серебряков подмигнул, — но интерес остался, так что допрос с пристрастием продолжается!
Но больше всего учёного поражала способность майора, не оглядываясь, чувствовать спиной приближение сзади. Парнишка всячески пытался подкрадываться незаметно, но так и не преуспел в этом ни разу. Тринадцатый лишь добродушно улыбался и отнекивался от объяснений, которых у него и не было. Это чувство опасности за спиной развилось в огне войн, под пулями и осколками, среди крови и смерти, неожиданно и необъяснимо, и не раз спасало ему жизнь. Неугомонный Серебряков ежедневно выстаивал множество теорий, призванных объяснить это загадочное явление, которые на следующий же день признавал несостоятельными и вновь набрасывался с расспросами на майора.
— Здравствуй, Андрей Андреич, — ещё с порога поприветствовал учёного Тринадцатый, вернувшийся в спальное помещение из столовой.
