Когда наше посольство изволило посетить Пирмонт, то он еще не был известным и популярным курортом, о нем мало кто знал. Его минеральные источники еще не были широко известны среди европейской публики и не так много посещались, как, скажем, минеральные источники Карлсбада в Богемии, поэтому и лечащегося народа в этом городишке, скажем, было совсем маловато. Да и сам городок был скучен и непритязателен в своей жизни.
Когда наш посольский обоз проезжал по его главной улице, оставляя за собой громадные кучи лошадиного навоза и речные потоки лошадиной мочи, то местные жители сразу же догадались, что в город пришли долго ожидаемые русские. Они не побежали жаловаться бургомистру или в городской совет, чтобы потребовать, чтобы гости немедленно прибрали за собой их городские улицы. Гостей нельзя было заставлять делать грязную работу дворников, да и дворников в этом славном немецком городишке совсем не оказалось. Просто из каждого дома вышел мужчина в аккуратном женском фартучке на груди с совочком и метелочкой в руках. Они так аккуратненько подмели и собрали все наше конское дерьмецо, что диву можно было бы даваться тому, как это быстро и аккуратно было сделано. Вскоре главная улица Пирмонта вновь приобрела прежний вид, а розливы лошадиной мочи были присыпаны чистеньким песочком, хоть заново посольский обоз пускай.
В тот момент, когда посольство еще только въезжало в городок, я беспрестанно вертел головой по сторонам, душевно удивляясь тому, почему немецкие лошади в русском обозе ведут себя, как будто русские лошади — бессовестно ссут и срут на все такое чистенькое и пригоженькое. Ведь до этого Пирмонта ни одна лошадка нашего обоза так себя не вела, лишней лепехи на дорогу ни за какие грехи не выкладывала, все ждала, когда ее отведут в положенное место. Но как только мы в Пирмонт заехали и увидели эту немецкую красоту и вылизанность, то их понесло, на каждом шагу лепехи класть стали, обильно поливая внутренней влагой. Мне даже как-то неудобно стало за такую неаккуратность и нечистоплотность немецких лошадок в немецком же городке.
Торжественных мероприятий, по личному же указу государя, по случаю прибытия государя Петра Алексеевича и государыни Екатерины Алексеевны в этот городок не проводилось. Городской магистрат Пирмонта не выстраивался по ранжиру в шеренгу для торжественного лобызания рук наших государя и государыни. Великий государь Петр Алексеевич перед въездом в Пирмонт издал специальный рескрипт о том, чтобы торжеств по случаю его визита город не проводить, он-де отдыхать сюда приехал, а не работать. Разве что не удержался и попросил немцев из трех пушек раз десять пальнуть в честь его прибытия.
Когда бургомистру города передали повеление русского государя, то он схватился за сердце и надолго слег в постель с инфарктом, оказывается, пушек-то у города совсем не было.
Городской совет немедленно вступил в переговоры с ближайшим ганноверским военным гарнизоном о выделении трех пушек и боеприпасов к ним для приветственного салюта, выясняя, сколько это городской казне будет стоить. Переговоры были успешно завершены, кисет талеров передан полковнику, командиру военного гарнизона, три пушки выставили на пригорке за городом.
На второй день пребывания русского посольства в городишке Пирмонте немецкие пушки начали весело палить в честь русского государя. Петр Алексеевич, конечно, не выдержал и быстрым шагом умчался к немецким канонирам, где вскоре, засучив рукава рубахи с заплатами, вместе с немецкими парнями заряжал пушки и показывал им, как быстро и правильно заряжать пушки, а главное — прицеливаться… Городской совет в категорической форме отказался оплачивать ущерб хозяину мельницы, которую случайно выбрали в качестве цели для стрельбы из пушек ганноверские канониры.
Ну а кто виноват в том, что эта мельница оказалась единственными хорошо видимым ориентиром на этой местности! Да и к тому же государь Петр Алексеевич немецкого языка совсем не знал. А Андрюшка Остерман, бестолочь немецкая, сказавши, что грохота пушек пуще смерти боится, не поехал вместе с государем помогать немецким канонирам. Так и случился небольшой артиллерийский конфуз, по вине самих немцев.
Я же понял, что государь Петр Алексеевич не может жить без грохота пушечных салютов в его честь и горького запаха пушечного пороха. Хотя внешняя жизнь государя в Пирмонте напоминала спокойствие на погосте. Каждый день августейшая чета занималась питием минеральной воды, государь мотался в горы на охоту, а по вечерам они посещали местный театр «Арлекин», который я приволок из Гамбурга.
Благодать, да и только, моя душа радовалась такому европейскому поведению государя и государыни, истинному политесу наших дипломатов и офицеров посольского обоза.
Таким образом, в тихий и на ходу засыпавший Пирмонт вместе с русским посольством пришли настоящая жизнь и настоящее веселье. Городишко по утрам, дням и вечерам начал ходуном ходить. Когда русские дипломаты просыпались, то первым же делом требовали чарку водки, чтобы вылечиться от вчерашней пьянки. Первоначально жители этого городка от таких просьб и требований приходили в ужас, но, когда на третий день пребывания посольства в их городе попробовали клин выбивать клином, то убедились в действенности этой методики.
Теперь каждый вечер жители Пирмонта собирались в центре городишка, чтобы собственными глазами посмотреть на то, как эти странные русские отдыхают, веселятся и лечатся. На их глазах великий русский государь и его людишки оловянными стопочками аккуратно пили минеральную пирмонтскую воду и даже не морщились, но пьянели с каждым глоточком. Государь Петр Алексеевич под пристальным взглядом государыни Екатерины Алексеевны оставался чистым, как бутылочное донышко, а вот с нашими дипломатами дело было совсем плохо. Пирмонтская вода оказывала на них сильное водочное воздействие, некоторые из них к концу моциона на ногах не держались. Солдатам приходилось их брать за руки, за ноги и, зашвырнув недвижное тело на дрожки, развозить по немецким домам, где эта пьянь квартировалась.
Жители Пирмонта пока еще удивлялись тому, как это можно так с людьми обращаться… за руки, за ноги — и на дрожки, а вдруг он головой сильно ударится! Но не понимали эти зажравшиеся немцы, что пьяного, как ни брось или кинь, он, подобно кошке, падающей с высоты, всегда на четыре лапки встанет, никогда головой ни обо что не ударится. А если ударится, так этого и не заметит.
Я же считал, что наши солдатики поступают абсолютно правильно и предусмотрительно, присматривая за своими офицерами. Как бы русский офицер ни был пьян, он все равно оставался человеком. Не валяться же тогда человеку на песке аллеи немецкого сквера или городского парка. Ведь другой русский офицер, когда наступит ночь, может об эту пьянь споткнуться, упасть и пораниться.
