Художник повернулся, сделал несколько шагов и потянул ручку на себя. Ржавая пружина натянулась, и маленький человечек в нелепой хламиде уверенно шагнул в темноту, открывшуюся за ней. Шагнул, призывно махнул рукой и пропал из виду.
Пружина заскрипела, и дверь, соединяющая два мира, хлопнула примерно с тем же звуком, с каким хлопала дверь в знакомой булочной.
— Ну что, Джой, пойдем, что ли?
Сашка на мгновение перевел взгляд на собаку, и этого мгновения альбиноске хватило. Воронков успел лишь вновь повернуть голову — и увидел, как нечто, отдаленно напоминающее оружие, в руках у альбиноски извергло из себя знакомый, слишком знакомый голубой луч. Этот луч издевательски неторопливо пролетел через всю мастерскую и воткнулся в дверь, оставшись торчать там, словно стрела или копье. От места его удара по ярким краскам двери побежала волна серой бледности, словно этот голубой осколок стекла жадно выпивал краски из всего, до чего мог дотянуться.
Круг, в котором все цвета превращались в едва различимые оттенки серого, быстро ширился, и наконец эта серость сомкнулась на противоположной стене, погасив по дороге все четыре лампы. Все стало таким, как было, никаких следов яркой росписи на станках или пятен краски на полу не осталось — лишь поблекший силуэт двери продолжал держаться на стене.
Пес, напрягшийся было для атаки, так и не прыгнул. Оружие альбиноски не принесло вреда хозяину, и само это существо, недавно объявленное как «свои», тоже приближаться к нему не собиралось. Поэтому Джой ограничился тем, что оставил губы чуть поддернутыми, чтобы были видны клыки, и никаких действий предпринимать не стал.
А Сашка, словно зачарованный, следил за тем, как альбиноска подошла к стене, легко выломала голубую стекляшку из нее — и вслед за этим та часть стены, где была нарисована дверь, беззвучно осыпалась, словно сделанная из когда-то сырого, а теперь высохшего песка. В образовавшемся проеме стал виден дальний край лощины, несколько прудов, и один из факелов химзавода в темном небе.
— Зачем… Зачем?! — сначала прошептал, а потом выкрикнул Воронков.
Альбиноска ответила, не оборачиваясь.
— Затем, что ты должен оставаться именно здесь. И никуда не уходить.
— Ну что ж… Тогда я…
— Чего ты? — презрительно бросила она, остановившись в проеме. — Куда ты направишься? В Академию наук? В милицию, прости господи?
— Для начала можно и в милицию. Попросту припишу тебе налет на квартиру — а ты у нас дама приметная.
— Хм… Я думаю, ты умнее. А чтоб с ума своего глупостей не наделал, имей в виду: твой дружок душевный, который Козя, убит не очень стандартной пулькой. Прямо совсем нестандартной. Но ежели тебе ее следователь покажет — ты ее узнаешь. Нечего было по телевизорам стрелять, понял?
Ничего не отвечая, Сашка медленно начал поднимать пистолет.
Альбиноска стояла на месте, и, несмотря на то, что ее силуэт должен был быть черным, фигура ее продолжала сиять ослепительной белизной.
Одним волнистым движением она сбросила с себя свой костюм, обнажив такую же ярко-белую, словно подсвеченную изнутри кожу, и бросила через плечо:
— Ты? Женщине? В спину? Не верю.
Тело ее, действительно очень похожее на женское, легонько подалось вперед.
Стройные ноги сделали шаг.
Оказавшись за пределами помещения, альбиноска взмахнула руками, за ее спиной распластались два белесых кожистых крыла, и с первым же их взмахом она пропала из виду.
Сколько времени Воронков простоял неподвижно, глядя сквозь проем в сгущающуюся темноту, он сам сказать бы не смог. Наверное, не так уж и долго — минуты три.
Из оцепенения его вывел Джой: освободившись от необходимости демонстрировать врагу зубы, он, осторожно прихватив ими полу куртки на хозяине, легонько ее подергал.
— Спасибо, парень, спасибо… — Сашка с благодарностью потрепал псу гриву, а тот высунул язык и глянул с укоризной:
«Тебя же, хозяин, предупреждали, а ты — свои, свои. Я, конечно, всего лишь собака и не понимаю, что у вас тут произошло, но я вижу одно: ты расстроен и огорчен. У тебя что-то не так, а виновата эта белокожая тварь, похожая на человека. Еще раз встречу — не взыщи, буду грызть!»
— Погоди, погоди… — озадаченный Воронков произнес это вслух. — Выходит, я теперь тебя понимаю? Натренировался тут со всякими — и собачий язык понимаю?!
Джой завилял хвостом, а в мозгу возникло совершенно четкое представление о том, что это обозначает:
«Но ты видишь, что я с тобой, ты обращаешь на меня внимание, и это очень здорово. И вообще, жизнь хороша уже тем, что она есть! Кстати, как у нас насчет пожрать?»
— А ты меня, значит, по-прежнему понимаешь не очень… — вздохнул Сашка, подошел к дыре в стене и шагнул через нее наружу.
С запада на небо накатывалась волна хмари, которая некоторое время сохраняла лиловые оттенки, подсвеченная из-за горизонта уходящим солнцем, а потом как-то разом посерела и потемнела. — Улетевшая альбиноска словно утащила за собой все проблески в облаках и все солнечные лучи, которые в этот день нет-нет да и пробивались сквозь них.
Сашка окинул взглядом небосвод и поежился: небось опять до жди будут, даром что лужи от предыдущих еще не высохли. Вот погодка-то… Или это у «них» метод психологического давления такой? Вполне возможно. Пряников ему сегодня пытались подсунуть весьма немало, теперь должна наступить очередь кнута — и плохой погодой тут дело вряд ли ограничится.
«А Олег небось сидит себе в директорском кабинете, смотрит телевизор и в ус не дует. Вот уж кто Альбине подошел бы идеально: хоть припугни, хоть подкупи — станцует под любую дудку. Какого хрена „белым“ сдался именно я? А ведь еще и „черные“ должны быть! Альбочка, душка, со мной хоть разговоры разговаривала, глазки строила… — Сашка вспомнил свои ощущения и даже сплюнул с досады, — а „черные“, похоже, работают попроще. Но кое в чем с белокожей красавицей я согласен: мне тоже хочется продержаться как можно дольше».
В соответствии с этой мыслью он извлек из кобуры «Мангуста» и вытащил, а потом загнал обратно сначала один магазин, потом второй. Надо будет еще раз зайти домой и вскрыть последний оставшийся там тайник — еще два десятка патронов россыпью в пакете, вдавленном в трубчатую перекладину лестницы на чердак. Забрать запас и таскать его с собой. Опасно, конечно, но, снявши голову, по волосам не плачут.
Воронков нахмурился, и с беспокойством обвел глазами территорию станции — пока он стоял, размышляя, вокруг что-то изменилось. Исчезло что-то очень привычное, без следа сгинула какая-то естественная часть окружающей среды — причем настолько естественная, что даже сразу и не понять какая.
