Но Игорю было не до ее переживаний. Они развернулись в проходе и проследовали в первый класс, где приобщившийся посредством их коробки к важным правительственным делам аэрофлотовец постарался не ударить лицом в грязь и распорядился накрыть вполне приличный застойный стол - хлеб, колбаса, икра, лимоны и коньяк. Самолет уже явно отставал со взлетом, но он покинул их не раньше, чем выпил хорошую рюмку коньяка за их счастливое путешествие и три раза повторил, где именно находится заветная коробка и у кого им надо ее получить по прибытии в Москву. Уже почти уходя, он, все же, не сдержался и, вроде бы, в шутку, но на самом деле еще как всерьез спросил:
- Вы уж там дома не забудьте начальству своему сказать, как мы тут его почту выручали. Аж самолет задержали!
- Не сомневайтесь, - заверил Игорь. И тот исчез навсегда.
Но и это был еще не конец приключения. Самолет уже выруливал на взлет, а они с напарником, победительно глядя друг на друга, разливали по второй, когда Игорь почувствовал некое легкое поглаживание в районе правого предплечья. Он обернулся и увидел почтительно приникшее к его рукаву и принявшее совершенно умильно выражение лицо скандальной стюардессы, о которой Игорь уже успел позабыть. Она шла ва-банк. Ва-банк ее был прямолинеен и прост, как правда. Безо всяких вступлений и извинений она негромко проворковала:
- У меня тут, кстати, от предыдущего рейса упаковочка пива баночного осталась и такая же коробочка Кока-Колы. Я к посадке ее вам заверну, ладно? Себя побалуете и детишек, а?
Хотя позывы и были, но Игорь решил ограничиться моральной победой.
- Забудьте об этом, - свеликодушничал он, - я вижу, что вы умеете улыбаться и разговаривать нежным голосом. Этого мне вполне достаточно.
Мир был заключен. Она облегченно удалилась. Они же принялись наслаждаться перелетом по высшему разряду. Больше до самой Москвы никаких приключений не было. Да и выгрузка в Москве прошла почти гладко, если не считать того, что из чемодана игорева спутника (который его совета не послушал и не положил поверх всех вещей чего-нибудь большого вроде пальто) шустрые шереметьевские разгрузчики вытащили все, до чего их тренированные пальцы смогли дотянуться через щель между двумя замками. Он, было, огорчился, по вспомнил, с чем уже прощался мысленно всего десять часов тому назад, и успокоился.
Да, заветную коробку им, разумеется, почтительно вручили, и уже на следующий день Игорь лично, а не через секретаршу, отнес ее Боссу, чтобы иметь возможность кратко рассказать, что эти драгоценные фотографии были по вине чужеземной авиакомпании почти утеряны (своим багажом, как и другими всамделишными деталями их перелета Игорь высокого внимания не занимал), но благодаря самоотверженной помощи советского аэрофлотовского представителя спасены и вот доставлены по назначению. К рассказу Игорь приложил предусмотрительно выданную ему карточку монреальского аэрофлотовца.
Через несколько недель Генеральный, случайно столкнувшись с Игорем в коридоре, остановился, чего-то повспоминал и, наконец, сказал:
- А! Вот - я в Канаду летал. Тому парню, что мою посылку выручил, спасибо сказал. Он меня встречал там и провожал. Доволен был, что я вспомнил. Тебе привет передает.
Редкий случай, когда все остались довольны.
ИСТОРИЯ ВОСЬМАЯ. ПРОФИЛАКТИКА ПО ДИРЕКТОРСКИ
I
Тот год вообще начался в Институте хуже некуда: народ побежал... И не в том смысле, что просто из Института, а куда как хуже – через Институт и прямым ходом за бугор. Ну, а чтобы совсем понятно было – в Институте появились первые невозвращенцы. По тем временам – дело просто чудовищное. Можно даже сказать – появились в ассортименте, поскольку всего за два неполных месяца – к концу февраля - уже набралось целых трое представителей Института, которые вместо триумфального возвращения с открывших новый календарный год международных научных встреч, где им положено было выступить с блестящими докладами, подтверждающими высочайший уровень советской науки в целом и достижения Института, в частности, по окончании этих самых встреч направились не в аэропорт, как остальные советские делегаты, а совсем наоборот – в местные полицейские участки, где и объявили свое желание на все давшую им Родину не возвращаться. Так что пришлось ими заниматься не родным советским погранцам, а полиции Стокгольма, Мадрида и Лондона, поскольку именно эти города были выбраны отщепенцами для своего опрометчивого, чтобы не сказать преступного, шага. И ведь доклады все они, по слухам, сначала сделали действительно хорошие – чтобы подороже продаться, как разъяснили институтской общественности представители компетентных органов.
Но что больше всего взбесило начальство и разнообразные надзирающие инстанции, так это то, что беглецы были из самых, так сказать, политически грамотных и проверенных. Все трое были комсомольскими активистами, в разное время состояли в членах институтского комитета комсомола, а один даже был заместителем по идеологии комсомольского секретаря всего их научно-технического центра, да и в капстраны все они уже выезжали, как минимум, по разу и из этих поездок благополучно и без замечаний возвращались. Чего ж вам боле? Как саркастически, хотя, возможно, и не без основания, заметил Директор – сначала они, суки замаскировавшиеся, как бы на разведку ездили, потому и не высовывались и не нарушали, а уж присмотревшись... ну, в общем, понятно.
Да, естественно, на Директора в эти недели было страшно смотреть. И после каждого очередного дурного известия – все страшнее. Как там реагировали самые-самые центровские верха, можно было только догадываться, но Директор-то был все время рядом и себя, разумеется, не сдерживал. Впрочем, похоже, что некие основания для особого огорчения у него были. Как можно было понять из его отдельных горячих и даже сильно несдержанных высказываний, Генеральный влил ему полной мерой именно за то, что все перебежчики были как раз из его Института, так что кое у кого из сторонних, но старательных наблюдателей могло сложиться впечатление, что Институт стал чем-то вроде базы по выращиванию идеологических уродов и притом сам же способствовал их побегам, упорно посылая их в загранкомандировки. А уж когда один из пока еще не выезжавших молодых активистов в присутствии непрерывно толпившихся в Институте райкомовских инструкторов и кагебешных проверяющих высказался в том смысле, что он, дескать, говорил остальному комсомольскому начальству, что одному из невернувшихся доверять вообще нельзя, а еще одному – если и можно, то только с большой натяжкой, но к нему не прислушались, то началось такое, что хоть святых выноси! Хрен его знает, почему этот организм такое высказывание учинил – то ли и впрямь был человеком не сильно умным и сильно преданным, а потому и полным подозрительности – так сказать, нутром врага пытался унюхать, то ли, наоборот, ума вполне хватало, почему и хотел ловко выслужиться, продемонстрировав повышенную бдительность и принципиальность, то ли просто ляпнул в горячке обсуждения ситуации, не подумав о последствиях, но проверяющие в это высказывание вцепились и начали шить дирекции полную утерю политического чутья и даже идеологическое разложение. Но если высказывание было продуманное, то юноша сильно просчитался, поскольку заметило ли его в положительном смысле ГБ и что хорошего для него из этого воспоследствовало, никто и никогда не узнал, а вот то, что Директор начал его буквально есть поедом и даже потребовал его мгновенного увольнения, узнали все, хотя, в итоге, заведующий лабораторией, где работал этот прыткий индивид, его, хоть и с тяжелой душой, но отстоял, поскольку уж больно сложно было бы переорганизовывать интересный научный проект, в котором тот был за центрового.
