самих какую-то информацию — увиденную, услышанную, посланную в мозг и даже отложившуюся в памяти… но почему-то помеченную ею как «скрытая от просмотра», если выражаться сленгом моих техников. Возможно, вы скажете, что на вас были камеры и микрофоны, которые уж точно не пропустили ничего…
— Именно это я и хотел сказать! — я даже приподнялся, огорченный тем, что он меня опередил. — Мои камеры!
Такаши поморщился и, пожалуй, это была самая яркая его эмоция за все время нашего знакомства.
— Камеры? Да еще и столь неудачно расположенные? К сожалению, в видеозаписях слишком много так называемых «слепых пятен», когда картинку загораживало ваше оружие, руки или иные предметы. Да, бесспорно, только благодаря вам в наших руках оказалась неоценимая информация и определенное количество образцов неопознанного органического и неорганического происхождения. Но ваши устройства крайне несовершенны — говорю это не в укор. И есть немалая вероятность, что вы увидели или услышали то, чего не заметили ваши камеры наблюдения. Секундный косой взгляд через боковую сторону забрала может порой дать больше, чем несколько часов профессиональной видеозаписи.
— Вот теперь понимаю, для чего я здесь. Но почему меня не расспрашивали еще в пути? Столько времени потеряно.
— Я запретил, — коротко ответил дознаватель. — Методы военной полиции и службы дознания… несколько отличаются в связи с разной спецификой наших сфер деятельности. Если требуется допросить что-то скрывающего после последнего боя штурмовика — вот тут им равных нет. Но ведь вы не выдрессированный, не побоюсь этого слова, штурмовик, не так ли?
Я пожал плечами:
— Я гросс-самоучка. Но это не значит, что я стану что-то скрывать. И нет у меня никаких собственных мотивов.
— Верю, — кивнул Такаши. — Теперь верю. Но полагаться на максимальную откровенность вашей уже немало подзабывшей памяти я никак не могу. В этом и состоит главная причина вашего непосредственного прибытия сюда. Вам предстоит пройти достаточно долгую процедуру с секретным названием и еще более секретным способом воздействия на человеческий организм. И нет, я не спрашиваю вашего согласия, мистер Градский. Вам придется пройти через эту процедуру.
— Так… — медленно произнес я. — Вот сейчас спина уже взмокла… что за процедура? Сыворотка правды? Ну, колите… что уж тут поделать.
Дознаватель качнул головой:
— Нет. Не сыворотка правды. Повторюсь: я не имею права открыть всей сути процедуры. Однако, учитывая ваше полное право быть возмущенным за такое посягательство на вашу свободу и нарушение ваших гражданских прав, я считаю себя обязанным прояснить некоторые моменты… Да, вам сделают укол, но всего один, и он будет средством укрепляющим. Затем вам поставят обезболивающую капельницу, которая гарантирует отсутствие каких-либо физических страданий. После этого вам закапают оба глаза еще одним стабилизирующим средством, назовем его так. Включится в меру яркий зеленый свет, что изредка будет изменяться на желтый и белый.
— Если это все секретно, то почему вы мне это все рассказываете?
— Эту часть скрывать смысла нет — вы ее запомните, так как будете находиться в полном сознании. Но затем для вас все погрузится в серый сумрак, и проснетесь вы уже в больничной палате спустя шесть-семь часов. На этом наше с вами общение закончится, мистер Градский и, скорей всего, навсегда. Вы получите компенсацию за отнятое время плюс не менее щедрую оплату за добровольное участие в этой процедуре. Повторюсь — это вынужденная мера. Мы не можем полагаться на вашу память. В горячке боя многое могло не отложиться в вашей сознательной памяти, тогда как нам крайне важна даже мельчайшая деталь. Эта процедура не обладает калечащим действием, не имеет необратимых побочных последствий. Единственная настоящая проблема — сильная головная боль на протяжении следующих двух-трех дней. Но мы позаботимся о том, чтобы у вас оказался достаточный запас более чем эффективных медицинских средств на этот случай. Вы все поняли, мистер Градский? Возможно, есть вопросы?
Довольно долго я молчал, глядя в поблескивающий стол. Старший дознаватель Инори Такаши терпеливо ждал, сидя на стуле неподвижно, как статуя.
Не выдержав, я спросил:
— А зачем вот было все это мне рассказывать? Вот реально, зачем? Только нервы мне потрепать? На испуге вполне понятном поиграть? Не проще было продержать меня все это время в искусственной коме, доставить так сюда, провести вашу чертову процедуру и потом уже разбудить и все объяснить?
— Не проще. Дело в том, мистер Градский, что для полного успеха этой процедуры вы должны хотеть мне помочь. Вы должны хотеть помочь Федерации и всей человеческой цивилизации. Мы не знаем, есть ли реальная угроза, и как раз это я и пытаюсь выяснить с вашей неоценимой помощью. Но вы должны сами хотеть рассказать все без утайки.
— Так я и так готов! Зачем процедура? Ладно… не отвечайте. Я много читал и знаю, что мы помним далеко не все из того, что видим и слышим. И да — я искренне хочу помочь. Честно.
— Вот и отлично, мистер Градский, — улыбка у него была так себе… что-то змеиное и не слишком доброе.
Поднявшись, старший дознаватель указал на одну из дверей:
— Прошу, мистер Градский.
— Уже?!
— Зачем откладывать неизбежное?
— Да уж… а я точно ничего не буду помнить?
— Абсолютно точно.
— И насчет побочных эффектов…
— В девяноста девяти процентах из ста все завершается благополучно.
— Значит, расклад не в мою пользу, — пробормотал я. — Если сдохну там у вас на стальной кушетке — передадите мои последние слова команде?
— Нет. Не передадим.
— Почему?
— Потому что просто так слова на случай возможной смерти не записываются, мистер Градский. Так ваша команда поймет, что у вас заранее были опасения за свою жизнь. При этом вы находились в распоряжении сил Федерации. Надо ли продолжать?
— Я вас понял. Проклятье… Знаете… не завидую я вашей работе.
— Но кто-то должен ее делать, — бесстрастно ответил шагающий за мной дознаватель Такаши.
И снова я проснулся в больничной палате.
Лишь бы это не стало грустной болезненной традицией.
А боль была — она меня и разбудила. Голова трещала так, будто меня сначала напоили вусмерть, затем хорошенько сыграли моей головой в футбол, после чего воткнули по раскаленной спице в каждый висок и не забыли ткнуть пальцами в глаза. Боль была такой сильной, что заставила меня усесться и схватиться руками за голову еще до того, как я, собственно, понял, где нахожусь.
— Рекомендованное обезболивающее, — ровный мужской голос прозвучал с высокого потолка.
Оттуда же спустился тонкий манипулятор, сделавший мне укол в шею, предварительно обдав ее облачком дезинфекта. Я никак не отреагировал на эту наглость — все мои силы уходили на то,
