слышишь отца, мать, там где-то рядом твои друзья, вот только и они с головой погружены в безмолвие. Каково им, нашедшим сомнительный покой?
Просветитель за руку повёл меня в глубь прохода. Я ощущал себя провинившимся сыном, которого крайне требовательный родитель тащит на наказание. Свечение озерца молок гусениц пропадало за нашими спинами, и свет одного моего фонарика открывал нам предстоящую картину. Узкий проход вёл ниже, словно по ступеням мы спускались к Матке, которая и не ждёт нас в полной уверенности, что никакой человек её никогда не настигнет. И кто её осудит за это? Я б тоже не переживал. Что-то совершенно чуждое людям витает в этих покатых стенах, покрытых мерзкой жижей. От неё тянет едким запахом, зубы трещат при каждом вдохе. Тут даже Троебожия нет, нас окружила его полная противоположность. И кто я такой, чтоб к этому прикасаться? Я не хочу туда идти.
— Нис! Надо продолжать путь! Я умоляю тебя, шагай!
Просветитель не кричал, хотя от его отвратительных просьб аж во лбу заболело. А зачем ему нужен подобный мне? Он всё равно попадёт в свой высший мир, а я окажусь на свалке как исполнивший свою часть воинского долга. Перед неотвратимостью смерти попытки сделать хоть что-то выглядят совсем жалкими. И зачем пытаться? Уже отсюда слышу Матку, она перебивает Просветителя, вообще не прилагая для этого сил. Интересно, как она выглядит? Учебники полнятся догадками, примерными описаниями и атласами её строения. Всё основывается на показаниях приборов, а их точность ограничена человеческим воображением. Никто не видел главную Матку, и неужели мне будет суждено первым её лицезреть? Или же остальные погибли, как встретились с ней…
— Нис, ты слышишь меня?
Просветителю и не нужно моё внимание. Он всё тащит вглубь, приговаривая моё имя своими повлажневшими от слёз губами. Внушает значимость, важность каждого шага. Они сбивчивые, колени подгибаются, я готов сдаться так сильно, как никогда ранее. Если Совет простит телесное поражение, то Троебожие готово тащить твою душонку до самого конца. Ежели к матке доползёт моё бездыханное мясо, это культ так же устроит. Чего они добиваются? Им доступна какая-то другая правда? Они не видят, к чему всё идёт? Мы проиграем эту войну. Лишь дело времени, когда гусеницы вспомнят, кому испокон времён принадлежала планета, и вернут своё.
— Нис! Мы почти добрались. Матка, она ждёт нас! И мы её убьём!
Я автомат потерял где-то раньше. Или забыл, впрочем, это уже не так важно. Гранат нет, остался один ПП да клинок, заряд которого опустился ниже середины. Общее состояние костюма заметно ухудшилось, и системы поддержания жизнедеятельности работают как попало. НОТ-СОУ-СМАРТ барахлит, экран дребезжит так сильно, что режет глаза. Я скинул его, тот звякнул об камни и со своим белым шумом исчез в поворотах почвенного пищевода. Я движусь в самое нежное нутро Плутона, и оно меня переварит, не подавится, не выплюнет.
— Нис, очнись!
А я не знал даже, бодрствую ли. Сомкнуты веки или же нет. Не ощущаю своё тело, пресловутая душа словно осталась где-то наверху, лишь оболочка ползёт дальше, испытывая терпение каждой ипостаси Троебожия. Зачем просветитель тащит меня за собой?
— Нис, мы на месте…
Из его голоса пропал страх, воодушевление заняло освободившееся место. Необъяснимое тепло обняло меня крепче супруги. Это прикосновение оказалось приятнее рукопожатия друга. Я связал свой разум с чем-то величественным, настолько незыблемым, что ощущение собственной ничтожности исчезло без следа, ведь я стал частью нечто бесконечно могущественного. Я открыл глаза…
Края нет той пещере, в которой расположилась Матка. Свет её брюшка так ярок, что лучи покрывают каждый сантиметр каменных сводов. Желтоватый, как Солнце, оказавшееся от чего-то под землёй фиолетовой планеты. Гигантское существо не похоже на Плутонских насекомых, своих детей, оно выглядит как божественная смесь мух, тараканов, тех же гусениц. Притом Матка сложена идеально, каждая часть там, где и должна находиться. Лапки, прозрачные крылья, касающиеся стен. Длинные усики на красивой треугольной голове. Два сеточных глаза отражают своих детей, они ползают вокруг неё, воздавая почести своей главной матери. И тут нет смрада войны, тут пахнет миром. Пахнет травой, грудным ребёнком, так пахнет сладкий сон, наполненный реализовавшимися мечтами. И вот я, весь в грязи и крови, вышел на уступ полюбоваться величием венца развития насекомых. И мне бесконечно стыдно…
— Нис, мы должны убить её.
Просветитель прошептал так тихо, что я еле расслышал его посреди мягкого стрёкота крыльев Матки Анухе. Насекомые словно прочитали его мысли, они тут же принялись ползти к нам. Медленно, будто хотят поздороваться, но это обман для дураков. Я машинально схватился за рукоять клинка, хотя смысла в этом абсолютно никакого. Даже одну гусеницу не прикончу, а тут их не меньше тысячи. Целое море насекомых, на которых Матка плавает как на волнах, практически парит в воздухе без помощи своих огромных крыльев. От них тянется нежный ветерок, а мне советуют убить это существо.
— Нет, не должны.
Губы сами по себе двигались, однако я всё равно не удивился своим выводам. При виде этого величественного насекомого все старые переживания теряют любой смысл. Единение со столь красивым существом совершенно выбивает порывы испортить картину. Уверен, я такой не первый, и те, кто уже добрались досюда раньше моего, просто ушли с миром. Я же ощутил желание прыгнуть вниз, к гусеницам. Они меня сожрут, да и пускай. Мой путь совершенно незазорно окончить именно здесь.
— Нис!
— Сам и убивай её.
Ноги задрожали не только от бессилия. Анухе ускорились, заползая к нам. Они впивались прочными лапками в каменные своды, облизывая своими склизкими брюшками каменную горизонталь. Верещат, на своём языке грозятся убить нас. А я чувствую себя в безопасности, я отпустил клинок, дав ему безвольно висеть на бедре. Это Просветителю стоит задуматься. Его культ пытается уничтожить настолько прекрасное творение природы. И неужели он всё ещё считает, что Троебожие в этом может быть право? Что-то тут не сходится. И либо книги лгут, либо их неправильно поняли. Как и раньше случалось, люди неверно истолкованные истории древности превратили в опасные нравоучения. Я не хочу быть частью всего этого, поэтому всего шаг, и присоединюсь к вечности великолепия…
Просветитель схватил меня за руку, не дав свалиться с обрыва. В его глазах вновь выступили слёзы, он сгорбился так сильно, что стал одного роста со мной. Ищет во мне согласие, но видит только решимость слиться с Маткой. Он уже проиграл, пусть ещё этого не понимает.
— Доставай клинок. Мы будем рубить её. Ты и я!
Хватается за
