— Кто же? — заинтересовался Мурха.
— Мой прежний конунг. Хрёрек. Ты должен его помнить.
— Я помню его, — подтвердил ирландец. — Жаль, что Змееглазый убил его. Здесь бы он пригодился.
Не сомневаюсь. Но пусть пока остается «покойником». Я и без него вроде неплохо справляюсь.
Я оглянулся на километровый караван, поднимавший пыль за нашими спинами. Пятая часть всего этого добра — моя. Минус гонорар группы поддержки. А мой авторитет среди воинской элиты Рагнарсонов поднялся еще на пару ступенек, что тоже не лишне.
Вопрос: нужно ли мне все это? Серебро, которого у меня и так вдосталь? Уважение людей, в жизни которых только одна цель — грабить и убивать? И эта жизнь, которая постоянно напоминает мне: каждый день, проведенный вдали от близких, — потерянный день. Попала собака в колесо… Но я ведь не собака. Я — Волк. Ульф Хвити. Какого черта я тут делаю?
Глава 7 Цель и смысл
— Что тебя мучает, господин?
Бури. Присел рядом на корточки. Лицо — как вырезанная из темного дерева маска. Впрочем, у него всегда такое лицо.
Бури. Верный. Надежный. Смертоносный… И умный.
— Мне не нравится то, что я делаю, — не стал я лукавить.
— Это плохо, — покачал головой мой снайпер-степняк. — Мудрый человек не должен убивать. А если приходится, не должен об этом беспокоиться. Все эти люди… — Он показал на горящее селение. — Они были живы в прошлом и будут жить в будущем. Истинному, тому, кто внутри, не может повредить ни огонь, ни железо. Они сбросили тела, как сбрасывают изношенную одежду. А эта одежда была порядком изношена. Так о чем ты горюешь? Ты воин, господин. Воин наслаждается битвой, ведь он создан, чтобы сражаться. Так сражайся и будь счастлив!
Я хмыкнул. Ну да, когда со мной мой Волк, я о такой ерунде, как чья-то смерть, не думаю. Да я вообще ни о чем тогда не думаю. А вот в остальное время…
— Отец Бернар с тобой бы не согласился, — заметил я. — Он говорит: есть хорошие войны, справедливые, а есть плохие. Первые укрепляют душу, вторые губят. А по-твоему выходит, что нет разницы, за кого и зачем сражаться? Важен сам процесс? — последнее слово было латинским, но Бури понял.
— Не так. Ты всегда был воином, господин. И всегда им будешь. Если ты не станешь искать битву, она найдет тебя сама. Вот как сейчас.
— Вот уж точно, — согласился я. — Именно как сейчас. И что делать?
— Как что? — Бури поглядел на меня… кажется, удивленно. — Победить. А до того понять, что есть для тебя победа. Что ты приобретешь, когда эта битва закончится. Чего ты хочешь.
— Уж точно не золото с серебром, — ответил я. — И земли эти, здешние, мне не нужны. Наверное, месть. Месть за Рагнара.
— Разве? — Глаза-щелки стали еще уже. — Ты так думаешь, да. Но чего ты хочешь?
Черт. Да нет, я точно знаю, чего я хочу. Я хочу, чтобы все мы вернулись домой. Весь мой хирд. Я хочу обнять моих женщин и малышей. Чтобы все мы могли обнять своих.
— Вот так хорошо! — удовлетворенно произнес Бури.
И я понял, что могу не озвучивать свои мысли. Он и так знает. Потому сказал я другое:
— Выходит, мне не стоило приносить Рагнарсонам весть о смерти их отца. Не сказал бы, мы бы не оказались здесь.
— Хочешь убедить меня, что ты сделал это для Рагнарсонов, господин? — ехидненько так осведомился Бури.
Вот степной черт. А он ведь прав!
— Цель, — сказал Бури. — Если нет истинной цели, ты придумываешь ложную. И идешь к ней. — И, опережая мой вопрос: — Нельзя по-другому. Даже ложная цель дает тебе силу, господин. Без цели твой путь завершится, — он многозначительно кивнул на догорающее селение. — Потому не имеет значения, истинная цель или ложная.
— А что имеет?
— Движение, — сказал Бури, поднимаясь. — Твое движение должно быть безупречным.
И ушел.
А я пошел спать.
И как по заказу мне приснился очередной кошмар повышенной реалистичности.
Мы шли на восход. За спиной — белые горы, впереди холмистая желтая равнина с кучками низкорослых кривых деревьев. Мы беглецы. Три дня назад… Неважно, когда. Главное: те, кто шли за мной, мне верили.
Шесть человек, одиннадцать женщин и стайка детей, которые не в счет.
Мы все — полукровки. У нас светлая кожа, светлые глаза, тонкие руки и длинные быстрые ноги. Мы жили рядом с широколицыми, прячась от них.
Так было до тех пор, пока стадо зубров не забрало жизни шести широколицых. А из тех четырех рук, что остались, только две женщины могли сражаться.
Двух женщин мало, чтобы добывать большое мясо. Но они попытались. Заманили медведя в ловушку для рогатых. Но медведи умеют лазать. Он выбрался и был очень сердитым. Убил одну женщину и порвал вторую так сильно, что она потом тоже умерла.
Но мясо она добыла. И сама тоже стала мясом, так что раненные зубрами широколицые, те, что не умерли, смогли окрепнуть достаточно, чтобы снова начать охотиться.
Но духи земли уже отвернулись от них и отдали их землю пришлым.
Пришлых было много. Шесть рук, а может, и десять. И у них были псы, мелкие, но кусачие. Широколицые убили многих. Они очень сильны, даже дети. Но пришлые убили всех и заняли их пещеру. Очень хорошую пещеру, с ручьем внутри и входом, в который весь день светит солнце. Потом пришлые долго пировали, а когда еда кончилась, их псы, мелкие, рыжие и злые, нашли нас.
Я знал, что так будет. Эти пришлые похожи на нас больше, чем широколицые, но они — не мы. У них темная кожа, черные волосы и глаза.
Широколицым не было до нас дела. Когда-то я даже жил с ними, пока они меня не прогнали. Могли убить, но у племени тогда было достаточно мяса, и моя мать была еще жива. Вождю широколицых она нравилась больше, чем женщины широколицых, и те не смели ее трогать. А меня побаивались. Потому что дух во мне умел говорить с волками.
Широколицые не боялись волков. Широколицые убивают больших медведей, что им волки. Боялись духа, который жил во мне. Боялись и не трогали. Потому что они — широколицые. Они не бегут от опасности. Они ждут. Наблюдают. Не трогают, если у них довольно еды.
Мне повезло. Меня отпустили. К таким же, как я. Полукровкам. И те меня приняли. Я был похож на них, и я был сильным. А еще я умел говорить с волками.
Широколицые не бегут от опасности. И не убивают без нужды. И у них нет страха, который велит убивать львенка, пока тот не вырос.
Пришлые — другие. Если их мало, страж велит им бежать. А если их много, страх велит им убивать.
Я знал об этом. Я видел. И я сказал об этом людям. Сказал, что пришлые съедят нас, как съели широколицых.
Люди меня слушали и соглашались, но вождь решил, что я не прав. Я мог бы его убить, ведь я молод и быстр, а у него волосы цветом как загривок матерого медведя и лицо в морщинах. Но вождь заботился обо мне, когда дикая свинья прокусила мне ногу. Он лечил меня травами, снадобьями и колдовством, пока я не поправился. Он был мудр, наш вождь, и знал многое. И наверняка знал, что надо уходить. Но он также знал, что сам не уйдет далеко, потому что его колени больше не годятся для долгого бега. И он решил остаться.
А потом мелкие псы пришлых нашли наше стойбище.
И мы ушли. Те, кто сейчас со мной.
Псы пришлых не побежали по нашему следу, потому что по нему шли волки, для которых псы — лакомство.
Псы не побежали, но в псах не было нужды. Не увидеть след, оставленный двумя десятками человек, из которых большая часть — не охотники, смогла бы даже женщина.
Я мог бы его запутать. Это была моя земля, и я знал тут каждый камень и каждый ручеек.
Но я знал две вещи.
Первая: пришлые не отстанут. Они будут искать нас, пока не найдут.
Вторая: женщинам и детям никогда не спрятаться от охотников.
Я мог бы бросить их всех и уйти. Я мог бы сделать это. Но человек без племени как муравей без муравейника. Я сумею и добыть еду, и защитить себя от хищников. Но кто защитит меня от пустоты в груди?
