И улыбнулся краешком губ, тронутый преданным взглядом собаки, готовой по первой команде выполнить любое их приказание. – Твой день сегодня Леда–Победа. Твой черёд… Ну давай, лейтенант, не медли. Время…
Но кобель не двигался с места ни в какую. Что ещё за новости? Ведь на полигоне им не такой грохот устраивали, там был такой тар–тарарам, похлеще настоящего грохота боя, и ничего – шёл на «цель» как миленький, все ему нипочём. А здесь вдруг в критическую минуту в отказ? Ерунда какая‑то.
Бурьян ощерил клыкастую пасть и зарычал на них. Шерсть дыбом. Рассвирепел.
Во дела, елы–палы!
— Бурьян, да ты что, миленький? – пытался Никита смирить его гнев на милость, пригибаясь к нему в тесном пространстве траншеи. – Бурьяша, друг…
Бесполезно. Не хочет идти. Хоть ты тресни.
— Ладно, и не пытайся даже, – остудил пыл Никиты майор. – Он без неё никуда не пойдёт. У них все как у людей. Любовь… Поэтому – первой Леда. Затем, с интервалом, – Бурьян.
До Никиты не сразу дошло – Леда! Его Ледушка и… он на смерть должен послать её сам. Да такого быть не может! Леда! Ледушка! Никита бросился целовать её в морду, глаза, уши. И не мог оторваться от своей любимицы. Верил и не верил своим глазам, что расстаются они навсегда.
Лучше уж он сам. Сам! Ничего, ему не страшно… Пусть так и будет. Он сам пойдёт под эти проклятые танки! Только не она! У неё же скоро будут щенки. Забавные пушистые комочки. Таким вот крохотным живым комочком была она сама два года наз ад. Леда! Ледушка!..
А Леда, сознавая скорое расставание, лизала его лицо и не могла оторваться от своего ненаглядного Никиты. И глаза её были полны слез, но в них не было ни капли упрёка – прощай, Никита! Прощай…
— Чего медлишь?! – заревел над самым ухом майор, силясь перекрыть адов рёв надвигающейся лавины. – Ну же! Чего застыл?!
Он знал, что сейчас творится у лейтенанта на душе, и поэтому не смотрел ему в глаза, а только повторял, как заведённый: – Ну, давай, давай, родной! Давай!
Танки, мать их!
Не помня себя, Никита в лихорадке отстегнул карабин поводка и крикнул отчаянно, срываясь на фальцет. – Леда, вперёд! Цель!
Секунда, другая, и она перебралась за бруствер. И петляя, немного тяжеловато побежала по полю навстречу смерти, нацелившись на грохочущий бензиновой вонью ближайший танк. И уже никто и ничто не могло её вернуть туда, где остался обожаемый е ю хозяин, её Никита.
Отмахав рысью десяток–другой метров, она вдруг замерла на мгновенье, оглянулась. И столько было в её глазах тоски и боли, столько безвыходного отчаяния, что у него помутилось сознание – его Леда, его Ледушка, и вот сейчас?!.. А он… Он сам её туда послал! М–мм!..
Никита что есть силы колотил рукой по твёрдым, словно камни, комкам земли на бруствере. Он колошматил кулаками мёрзлую неподатливую землю, будто она одна была виновата в этой страшной непоправимой беде. Ах, если бы только так… Слезы душили его, застилая глаза. И он, не стыдясь, ревел, содрогаясь всем телом, и, не чувствуя боли, все колотил, колошматил по брустверу траншеи, будто хотел и не мог вбить свою боль и отчаянье в эту мёрзлую землю. Но она не хотела и не принимала его боль и отчаянье…
— Есть! Горит! – до него не сразу дошёл смысл сказанного. Майор оторвался от бинокля, спешно отстёгивая поводок у Бурьяна. – Вперёд, Бурьян! Вперёд! Цел ь!
Пёс в нерешительности переминался на месте, словно веря и не веря в то, что сейчас произойдёт. Может, все ещё…
— Бурьян, ищи Леду! Вперёд! – гаркнул в бешенстве майор. – Ищи!
Любимое имя псу не нужно было повторять дважды. Легко и пружинисто он сиганул за бруствер и рысью, рысью пошёл туда, где сгинула его первая и сладкая земная любовь. Его красавица Леда. Леда–Ледушка.
…Красивое мощное тело зверя содрогалось в лютой ярости ко всему грохочущему ненавистному миру, к этим стальным монстрам, отнявшим у него единственное счастье.
— Ну, сейчас я рвать вас буду! Сейчас, паскуды, я покажу вам, кто такой пограничный пёс Бурьян! Да, я, за Леду!.. Держитесь, гады!
Немцы заметили его, заорали истошно, указывая руками: – Русишь вольф! Русишь вольф! А–аа–ааа!!..
Одна пуля, потом другая нашли его, обжигая нестерпимой болью. Да только все напрас но. В неудержимом беге он приближался к цели. Ещё один горячий шмель ударил его. Вжик–вжик–вжик – увивались вокруг него другие, напевая однообразно – тиу–у-ти–у-тиу–у… Слепая злоба душила его.
— Как же так?! Леда, Леда, Ледушка! – и уже никто и ничто не могло остановить его победный, яростный ход. В каком‑то невероятном прыжке он достиг своей цели и, распластавшись, нырнул под смрадное грязное брюхо чудовища.
— Леда! Лее–е-да–аа!..
Глава 22 - Итоги (раны душевные)…
…Ночью полк, точнее, те крохи, что от него остались, сменила другая стрелковая часть. Прибыли и долгожданные сорокапятки. Эх–хе–хе, на день бы их раньше…
Потом они долго тряслись на своей полуторке, наверное, всю длинную скорбную ночь, пробираясь по разбитым дорогам в особый отдел фронта, где майор сухо и лаконично доложил о проделанной работе отряда. Итоги… Итоги были неутешительны ми: все цели поражены, понимайте как танки. Но в строю ни одной собаки. Все погибли при поражении целей. Из личного состава – он и старшина–водитель. Часть людей погибла, остальные с ранениями разной степени тяжести в медсанбатах и госпиталях. В последние он доставлял самолично по дороге в штаб фронта.
Личное оружие… ППШ, погибших и раненых, а также четыре «дегтяря» [19] переданы при убытии с передовой во вновь прибывшую пехотную часть.
Кто особо отличился?.. Особо отличились – все. Без исключения.
Никто в труса не сыграл и не шкурничал.
— Изложишь подробно в рапорте.
— Есть изложить в рапорте…
— И все же, кто особо отличился, – представить к орденам, – моложавый с залысинами генерал внимательно и строго поглядел в глаза майора Ковалёва.
; – Не скупись. Заслужили.
— Главные герои, – майор замолчал и, сжимая челюсти, процедил голосом смертельно уставшего человека, – собаки. Их вот бы не забывать.
— Ну, ты, майор, даёшь! О людях в такой горячке думать не приходится. Не то чтобы помнить о каждом. А ты о своём заладил. Собаки… – Верю, что твои собаки – герои. Но… – генерал замолчал, подыскивая нужные слова, – сам понимаешь, не маленький, ни одной инструкцией, ни одним указом их награждать не предусмотрено. Ясно?
— Так точно – ясно. Разрешите идти?
— Удачи тебе, майор!
…Весь путь от госпиталя, куда он заезжал попрощаться с Никитой, – зацепила его крепко напоследок фрицевская пуля в том последнем бою – до спецбазы НКВД майор мрачно и неотрывно смотрел в окно на бесконечную тряскую дорогу, километр за километром которую наматывала чудом уцелевшая, видавшая виды полуторка. Он частенько прикладывался к фляге, добыт ой у коменданта госпиталя, крякая и тяжело вздыхая, не глядя на притихшего водителя. И нещадно дымил папиросами. Но даже чистейший медицинский спирт не брал его, лишь притупив на время боль безмерных невосполнимых потерь. А что творилось у него на душе в эти минуты, лишь одному Богу известно.
