шанс даже таким отбросам общества. Священная книга, — а у них даже такая теперь есть! — говорит, что даже нечистый имеет шанс вернуть чистоту. Надо бы, кстати, изучить. Интересно. Кажется, до них дошло, что у единого бога обязательно должен быть враг, иначе трудно объяснить беды, которые падают на голову народа не иначе как попущением их великолепного и всемогущего покровителя.
Народу уже много, а двери храма всё не открываются. Того и гляди, начнутся драки и потасовки за место на ступенях. Те, у кого чуть больше сил, будут стараться вышвырнуть совсем ослабевших конкурентов, а благополучные сограждане будут брезгливо смотреть на эту возню, но не посмеют одернуть обезумевших от жажды очиститься, тем более, им самим не нужно сражаться за возможность увидеть пречистого. Говорят, тем, кто заранее внес специальное пожертвование, место в храме и так обеспечено. Самые уважаемые и состоятельные граждане встанут в трансепт [10], другие, смогут смотреть на пречистого с центрального нефа [11]. Обычные горожане расположатся в области боковых нефов. Те же, кто сейчас злобно смотрит на соседей и пытаются сохранить за собой место на ступенях могут рассчитывать только на бесплатный атриум [12]. В нем количество мест не ограничено — сколько сможет вместить помещение, столько и впустят. Остальные могут попытать счастья в других храмах города, вот только ни в одном из них праздничную проповедь не читает святой подвижник де Айяла, а, значит, и шансов на исцеление гораздо меньше.
Шанс очиститься должен быть у каждого. Вот только вмешиваться в разборки рвущих свой шанс людей никто из служителей бога не собирается. Правило только одно — ни одна капля крови грешников не должна осквернить белые плиты камня. И оно соблюдается неукоснительно. Рискнувший нарушить заповедь будет наказан, и наказание это таково, что даже потерявшие последние остатки человечности, боятся самой мысли о том, чтобы нарушить правило. Потому потасовки, которые неизбежно случаются в дни праздников, никогда не выходят за рамки.
Соседи даже мной брезговать перестали, так что мне тоже пришлось побороться за право послушать проповедь. Мне без труда удается сохранить занятое место, ведь я только изображаю больного и немощного, в отличие от тех, кто действительно пришел в поисках чуда. Достаточно отвадить пару самых настойчивых, вытолкнуть их на истертую тысячами ног дорожку прохода, которая, конечно, должна оставаться свободной, и остальные претенденты обо мне забывают, лишь изредка бросая злобные взгляды. Никому не хочется потерять свой шанс, ведь тем, кто встал на проход раньше времени, дюжие послушники аккуратно и вежливо помогают спуститься и встать в начало очереди, которая с каждой минутой все длиннее. Других конкурентов, столь же сильных и наглых, как я, поблизости не наблюдается. Говорят, тот, кто займет место в атриуме без настоящей нужды, будет проклят. Желающих нет, кроме меня. А я проклят уже столько раз, что бояться мне нечего. Да и с проклятиями у меня свои отношения.
Я лениво наблюдаю за тем, как всё сильнее, всё нетерпеливее волнуется народ. Минута за минутой. И вот, наконец, время приходит. Где-то наверху красный луч заходящего солнца скользит по шпилю, все выше и выше. Я не вижу этого, но чувствую всей сутью тот момент, когда свет падает на первое из сложной системы зеркал, встроенной в шпиль. И в один момент ставшие уже неприлично длинными, тени вдруг исчезают. Монолит здания, будто переняв свойства светила начинает испускать лучи во все стороны, блестит красноватым закатным светом так, что больно глазам тех, кто смотрит на него со стороны.
И в этот же момент позолоченные двери распахиваются во всю ширь, открывая жадным взорам внутреннее убранство храма. Феерия света. Кажется, здесь нет места не только тени. Ни одного оттенка другого цвета, кроме белого. Это подавляет и угнетает. Свет сотен электрических ламп столь ярок, что глаза не сразу могут привыкнуть, каждый заглянувший внутрь на несколько секунд опускает глаза, склоняет голову не в силах видеть это сияние. Так и должно быть. Каждый должен почувствовать себя крохотным пятном грязи внутри этого сияния чистоты. Ощутить свою ничтожность и всей душой стремиться к тому, чтобы очиститься. Или исчезнуть, дабы не пятнать своим существованием величие и славу тех, кто владеет жизнью и смертью всего сущего.
Те, кто стоит на ступенях храма немного смотрят внутрь, не смея войти. Наша очередь наступит позже, когда те, кто купил себе место ближе к алтарю, займут свои места. Наконец, поток благополучных горожан закончился и мутная волна увечных, убогих и больных хлынула в сияющие чертоги храма чистоты. Через несколько минут двери за нами закрылись, отсекая тех, кому не повезло остаться снаружи. Толпа собралась такая, что вздохнуть невозможно. Даже там, в трансепте и нефах, люди стоят плотными рядами, что уж говорить об атриуме! Здесь сложно дышать, и вовсе не от запаха, исходящего от большого количества нездоровых людей. Свет, заполняющий храм будто выжигает зловоние, так что воздух чист и прозрачен. Даже обладатель самого чувствительного обоняния не нашел бы здешнюю атмосферу неприятное, вдохнув полной грудью. Только это невозможно. Люди стоят так плотно, что силы мышц просто не хватает, чтобы сделать вдох. Но никто не возмущается. Никому нет дела, потому что уже скоро случится чудо. Уже скоро кому-то повезет.
Возможностей увидеть горнее место и алтарь не так много, но я справился. Пришлось выпрямиться во весь рост, но никто в такой толпе не обратил внимание на внезапно подросшего в росте фосфорного калеку. А проповедь уже была в самом разгаре. Голос Мигеля де Айяла, глубокий, бархатистый, будто обволакивал, заставлял забыть о мирских делах и сосредоточиться на душе.
— Помню, когда я только встал на путь чистоты, я не раз задавал себе вопрос: как же так? Почему вообще мог появиться нечистый? Ведь бог наш, всеведущ и всемогущ, как он мог допустить появление врага? Почему он до сих пор не вычистил скверну? Я был молод и глуп, но у меня был наставник. И наставник спросил меня: «Скажи, Мигель, когда ты видишь скверну, когда ты видишь грязь, какие чувства у тебя возникают?»
И я ответил:
«Конечно, я стремлюсь их уничтожить. Очистить все грязное, люди смогли приблизиться к богу». «А если бы ты не видел грязи, если бы ты не видел скверны, Мигель, ты бы мечтал о чистоте?» «Зачем, если все и так хорошо?» — удивлялся я.
«Вот и ответ на твой вопрос», — сказал тогда мой уважаемый наставник. «Если бы скверны не было, люди не ценили бы чистоту. Скверна — это напоминание, это компас, который помогает нам видеть, как быть должно, к чему нужно стремиться, и от чего следует избавляться со всем возможным рвением.
