Со двора донеслись выкрики. Беляев выглянул за штору и подозвал Дениса:
— Вот, взгляни.
Два солдата вели щуплого мужчину в гимнастерке и босого, без сапог. Он затравленно озирался по сторонам, встретился взглядом с Денисом и вдруг затрясся в беззвучных рыданиях.
— Представитель таких героев. Коровкин Леонид Александрович. Боец Красной армии, любимец политруков. Большой был мастер на политзанятиях погорланить и на бумаге настрочить всякую мерзость на товарищей. Редкостная мразь. Сколько из-за него в лагеря да в штрафбат невиновных отправили!.. А в феврале, когда немцы пытались вырваться из города через Земландский полуостров, нам в руки попал гестаповский грузовик с документами. Вот там мы и прочитали, как предатель Коровкин сдался в плен еще в сорок втором и как немцам зад лизал. Вернули они его нам, чтобы он в тылу паскудничал да отчеты им пересылал. Как только ему эти документы показали, так он тут же напустил в штаны и сзади, и спереди.
— Куда его повели?
— Ясное дело куда. За лес, в карьер. А мне на таких даже пулю жалко. Кстати, немцы его тоже не сильно-то жаловали. Кличку дали Кретэ — жаба по-ихнему.
Денис смотрел в спину удаляющейся расстрельной команде и думал: «Да, такая война тоже была».
— Что притих? Не приходилось видеть, как на расстрел ведут?
— Откуда? У нас давно уже не расстреливают, за предательство в лучшем случае набьют морду. — Ему невольно вспомнился Саня. — А то и до этого не доходит.
— Да… — Владимир Иванович вернулся за стол и задумчиво посмотрел на фотографии аэрофотосъемки. — Кстати, насчет тебя.
— А что насчет меня?
— Очень я много думал о тебе, Денис, эти дни. Разговор наш вспоминал в деталях. Каждый твой жест, слово. Даже, прости мое любопытство, пробил по спискам Балтийского флота капитан-лейтенанта Зарембу. Сам понимаешь, нет у них такого.
— А откуда мне там взяться?
— На провокатора ты не похож. Я их интуицией чувствую. И рассказывать о временных парадоксах такие точно не станут. Эти выдумывают что-нибудь поправдоподобней.
Денис с любопытством посмотрел на Беляева. Неужели все-таки поверил?
— Ну и к какому выводу вы пришли?
— Много думал. Работа наша такая — думать. Она сродни искусству художника. Ты ведь не знаешь, что я души не чаю в живописи, картины пишу. Айвазовского люблю, копирую. Помогает в моей работе. Тут штрих, там мазок, смотришь — и полотно вырисовывается. История твоя, конечно, крайне невероятна, но хочу рассказать тебе один случай. Было это несколько лет назад. Позвал меня знакомый священник в свою церковь, посмотреть чудо. Заплакала у него икона, уж не помню, с какой святой. Я с радостью согласился. Нет, не потому, что поверил. Хотел его вывести на чистую воду, чтоб прихожанам голову не дурил. Может, ты слышал про Петра Первого. Уж какой был набожный, а когда ему доложили, что в церквях Богородицы плачут от его реформ, он так ответил: «Если Богородицы еще раз заплачут маслом, то зады попов заплачут кровью!» И ведь помогло. Так и я шел в церковь, уверенный, что найду за иконой флакончик с маслом или водой. Да вот только не нашел я ничего, а из глаз святой и вправду текли слезы. Как встретился я с ней взглядом, так почувствовал, что будто ноги отнялись.
Владимир Иванович замолчал, словно заново переживая те события. Денис его не торопил, заметив, что у Беляева от собственного рассказа сбилось дыхание.
— Чувствовал, что видит она меня насквозь. Странное ощущение. Казалось, что если бы икона могла говорить, то рассказала бы обо мне все — кто я, кто мои родители и зачем я в этот мир пришел. Вышел из церквушки, будто пыльным мешком прибитый. А на следующий день началась война… Веришь?
— Не знаю. — Денис растерянно пожал плечами. — Я тоже о таком слышал, но не видел.
— Нет, я не стал после этого молиться и не выбросил партбилет! Но я осознал для себя одну очень важную мысль: мы ничего не знаем о мире, окружающем нас. Мы как тот муравей, который видит только свой муравейник и свою поляну и безапелляционно заявляет, что это и есть бесконечная Вселенная. Но ведь если за бугром есть еще один муравейник и мы о нем ничего не знаем, то это еще не значит, что его нет. И если мы будем его отрицать, то он от этого тоже не исчезнет. Да, Денис, задал ты мне задачку: верить или не верить? Поэтому ты даже не представляешь, как я обрадовался, когда ты вдруг опять объявился. Ты рассказывал мне удивительные вещи. Вот я и задумался: а не является это все тем муравейником, который за бугром? Я могу верить, а могу не верить, но ты вот он, сидишь передо мной и говоришь, что попал сюда из далекого будущего. Так почему я должен это отрицать? Только потому, что полтора килограмма серого вещества в черепной коробке под моей фуражкой не могут осознать этот факт?
— Владимир Иванович, так вы мне?..
— Как бы дико это ни звучало, потому что по должности своей я не имею права скатываться на всякие фантазии, но скажу тебе так. Я верю собственной интуиции, которая мне подсказывает, что ты не провокатор, не фантазер и не сумасшедший. Понимаешь, мне проще в такое поверить, чем другим. Моя работа подкидывает кое-какие факты на эту тему. К нам один немец перебежал, так он тоже сейчас о временных сдвигах нашим мудрецам рассказывает. С именитым ученым работал, даже дневники его принес. Только наши спецы утверждают, что все это бред сивой кобылы. А я вот теперь уверен, что надо бы того немца повнимательней послушать.
— Спасибо, Владимир Иванович! Я ведь понимаю, как вам непросто! Я сам не представляю, как бы повел себя, если бы ко мне кто-то пришел и заявил, что он из две тысячи семидесятого. Вы сбросили с меня огромный груз. Я все думал, как вам объяснить, как рассказать так, чтобы вы мне доверяли. А вы сами…
Беляев задумчиво смотрел в окно, долго молчал, затем спросил:
— Денис, как там, в будущем?
— Да как вам сказать… по-разному. То землетрясения, то наводнения! Цены скачут как сумасшедшие.
— А коммунизм построили?
— Коммунизм? — Денис закашлялся, будто у него запершило в горле. — Давайте я обо всем вам расскажу попозже. Боюсь, что вы еще не готовы. Владимир Иванович, у меня мало времени. Я ведь как мячик — то здесь, то там! А чтобы все это прекратить, мне и нужна ваша помощь. Без вас не справиться — я здесь чужой! А задача у меня не из легких: найти и уничтожить то, что я и сам не знаю. На все про все у меня осталось часов шестнадцать, в лучшем случае восемнадцать. Есть в Кенигсберге, на острове Кнайпхоф, некий генератор времени, который и швыряет меня туда-сюда на своей гиперболе. Мне необходимо к нему добраться и прекратить его работу. Вот такая у меня задача.
