Теперь Роббинс вспомнил. Планеты с тяжелым ядром, обладающие системой колец, встречаются редко, а те, на которых основали поселения люди, – еще реже. Колонисты предпочитают не селиться там, где каменные глыбы размером со стадион падают с неба регулярно, а не раз в тысячелетие. Ну а колонизированная планета с системой колец, да еще и с орбитальной станцией отдела военных исследований – это уже было просто что-то из ряда вон выходящее.
– Омаха, – сказал Роббинс.
– Омаха, – подтвердил Сциллард. – Которую мы потеряли. Нам так и не удалось доказать, что на планету и на станцию напали обиняне. Возможно, колонию разорили рраей, после чего обиняне напали на них, воспользовавшись тем, что рраей были ослаблены сражением с нами и еще не успели восстановить силы. Вот одна из причин, почему мы не стали с ними воевать. Однако непреложный факт: прежде чем мы смогли опомниться и вернуть Омаху, обиняне тотчас же предъявили свои претензии на нее.
– И дочь Бутэна жила в колонии, – заметил Роббинс.
– Если верить списку погибших, она находилась на станции, – поправил Сциллард, пересылая Роббинсу все документы. – Станция была большая. Просторный жилой отсек позволял сотрудникам жить вместе со своими семьями.
– Господи…
– И знаете что, – как бы мимоходом добавил Сциллард, накалывая на вилку последний кусок бифштекса и отправляя его в рот, – при нападении станция "Ковелл" не была уничтожена полностью. Больше того, у нас есть надежная информация, которая позволяет предположить, что станция осталась практически нетронутой.
– Хорошо.
– В том числе и жилой отсек.
– О, ну хорошо.
Наконец до Роббинса дошло.
– Заранее могу вам сказать, что мне не по душе, куда вы клоните.
– Вы сами говорили, что память Дирака сильнее всего откликается на стресс и чувственные восприятия, – сказал Сциллард. – Доставить его туда, где погибла его дочь, где, скорее всего, остаются ее личные вещи, – по-моему, это можно будет считать существенным чувственным восприятием.
– Остается небольшая проблема – в настоящий момент система Омахи принадлежит обинянам, – напомнил Роббинс.
Сциллард пожал плечами:
– Вот тут на сцену выходит стресс.
Положив приборы на тарелку крест-накрест, генерал отодвинул ее от себя, показывая, что закончил.
– Генерал Мэттсон забрал рядового Дирака к себе в первую очередь потому, что не хочет, чтобы он погиб в бою, – напомнил Роббинс. – А если отправить его на Омаху, господин генерал, результат будет прямо противоположный.
– Да, но генералу Мэттсону, которому хочется всячески оберегать Дирака, следует хорошенько подумать о том, что три дня назад четыре моих корабля с тысячей человек на борту вдруг взяли и пропали, как будто их никогда и не было, – сказал Сциллард. – И в конечном счете Дирак по-прежнему остается солдатом Специальных сил. Если потребуется, я настою на его переводе.
– Мэттсону это не понравится, – заметил Роббинс.
– Мне бы тоже не хотелось прибегать к крайним мерам. У меня неплохие контакты с генералом Мэттсоном, несмотря на его снисходительное отношение к Специальным силам и ко мне лично.
– Не только к вам, – поправил его Роббинс. – Генерал относится так ко всем.
– Да, старый осел является стойким приверженцем теории равных возможностей, – согласился Сциллард. – И сам это признает. На его взгляд, это означает, что с ним все в порядке. Как бы там ни было, хоть мне и не хочется ссориться с Мэттсоном, если будет нужно, я на это пойду. Но, надеюсь, до этого дело все же не дойдет.
К столику подошла официантка; Сциллард заказал десерт. Роббинс подождал, когда официантка удалится.
– Почему вы уверены, что до этого дело не дойдет?
– Как бы вы отнеслись к тому, если бы я сказал, что отряд Специальных сил уже переброшен на Омаху и готовит почву к тому, чтобы отвоевать систему? – спросил Сциллард.
– Весьма скептически, – признался Роббинс. – Подобная деятельность рано или поздно будет обнаружена, а обиняне славятся своей безжалостностью. Они не допустят присутствия врага на своей территории.
– Тут вы совершенно правы, – согласился Сциллард. – Однако ваш скептицизм не имеет под собой оснований. К настоящему моменту солдаты Специальных сил находятся на Омахе уже больше года. Они даже бывали внутри станции "Ковелл". Полагаю, нам удастся свозить рядового Дирака туда и обратно, не привлекая к себе особого внимания.
– Каким образом?
– Ну, разумеется, нам придется действовать очень осторожно, – уклончиво ответил генерал. – Используя кое-какие новые игрушки.
Вернулась официантка с десертом: двумя большими кексами, облитыми шоколадом. Роббинс жадно уставился на тарелку: он обожал кекс, облитый шоколадом.
– Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что, если вопреки ожиданиям вам не удастся незаметно протащить Дирака мимо обинян, его убьют. Ваша тайная операция по возвращению Омахи будет сорвана, а все то, что есть о Бутэне у Дирака в голове, умрет вместе с ним, – сказал он.
Сциллард взял кекс:
– Конечно, риск есть. Он всегда присутствует в уравнении. Да, если мы сделаем то, что я предлагаю, и наша затея завершится провалом, мы окажемся в глубокой заднице. Но в противном случае велик риск того, что Дирак так никогда и не восстановит память Бутэна, и тогда мы останемся беззащитны перед тем, что замыслили обиняне. Вот тогда мы окажемся по уши в дерьме. Так вот, полковник, уж если нам суждено оказаться в заднице, то лично я предпочитаю попасть туда стоя, а не на коленях.
– Господин генерал, мне нравятся ваши образные сравнения, – улыбнулся Роббинс.
– Спасибо, полковник. Я стараюсь.
Протянув руку, он взял второй кекс и передал его Роббинсу:
– Берите. Я видел, как вы глотали слюнки.
Роббинс долго смотрел на кекс, затем огляделся по сторонам:
– Не могу.
– Можете, черт побери.
– Я не имею права есть в генеральской столовой, – стоял на своем Роббинс.
– И что с того? Наплюйте на правила. Это нелепый пережиток, и вам это прекрасно известно. Так сломайте его. Берите же!
Взяв кекс, Роббинс угрюмо посмотрел на него.
– О господи, – воскликнул Сциллард, – мне что, приказать вам съесть этот треклятый кекс?
– Ну, это помогло бы.
– Замечательно. Полковник Роббинс, я приказываю вам съесть этот долбаный кекс.
Роббинс повиновался. Наблюдавшая за этим официантка пришла в ужас.
– Вот твоя колесница, – сказал Гарри Уилсон Джареду, когда они вошли в грузовой трюм "Стервятника". – Прошу любить и жаловать.
