Я начал беспокоиться.
Если они чересчур… м-м-м… сойдутся, мой новый кунак Альвей меня точно зарежет.
Вообще без вопросов.
Ага.
И будет, кстати, абсолютно прав: парня поручили мне не для того, чтобы у Веточки новый любовничек появился.
Я уж совсем было собрался поговорить с Асланом, но он меня опередил:
– Послушай, Старший! – мальчишка выглядел здорово озадаченным. – Почему твоего лучшего воина зовут женским именем? Я не очень долго живу среди русских и еще не все понимаю, но ведь это женское имя, правда?!
Я смутился.
Объяснять этому девственному сыну гор тонкости Веточкиной сексуальной ориентации…
– Понимаешь… М-м-м…
– Шайтан!!! – Аслан вскочил на ноги и, схватившись за кинжал, что то заорал на своем родном языке.
Вот черт!
Я так и не научился понимать их ругань.
Грузинскую или там абхазскую – еще туда-сюда, но чеченский язык – это уже, простите, что-то!
Ни черта не поймешь.
Однако суть мне уловить удалось.
Не по словам, по мимике.
– Сядь! Быстро!!!
Парень нехотя подчинился.
– А теперь слушай, – беру паузу, закуриваю.
Руки ощутимо дрожат.
– Когда-то очень давно, – вздыхаю, – в маленьком городе у моря жил мальчик, твой ровесник. Но у него не было дяди Альвея, который мог бы его учить ходить по горам, хорошо стрелять и хорошо ненавидеть…
Он слушал очень внимательно, время от времени поглаживая костяную рукоятку горского кинжала.
Потом спросил:
– Он их правда убил?! Всех?!!
Я медленно, про себя, выдохнул и снова потянулся за сигаретой.
– Да. Ты видел сам, как он научился убивать. А что до его… Короче, не считай Веточку ни женщиной, ни мужчиной. Считай его тем, кто он есть. Солдатом. Воином. Этого достаточно.
Он долго смотрел себе под ноги.
Потом вздохнул:
– Альвей говорил, что у вас, русских, все очень сложно. Я не понимал…
– Что ты не понимал?
– Я не знаю, как сказать. Я не знаю, как к нему относиться. Он – мужчина, и он… не мужчина. Почему?
Я положил ему руку на плечо:
– Просто ты взрослеешь, Аслан. Так бывает…
Он непонимающе посмотрел мне в глаза.
Я вздохнул:
– Так бывает и у русских, и у чеченцев, и у других, – почти по-чеченски жму плечами. – Люди взрослеют, когда начинают понимать, что есть вопросы, на которые нет ответов.
Молчит.
Думает.
Потом спрашивает:
– Это хорошо?
Я глубоко затянулся.
Просто чтобы потянуть время.
Что ни говори, но быть отцом, наверное, весьма тяжелая работенка.
Врагу не пожелаешь.
– Не знаю, Аслан, – вздыхаю. – Это, представь себе, – как раз один из таких вопросов…
…Ближе к вечеру в лагере наконец-то появились Вожак и остальные.
Он был мрачнее тучи.
Дядя Миша, кстати, тоже.
Мы уединились в штабной палатке, и Корн, что на него, в принципе, не похоже, на этот раз не стал тянуть кота за причиндалы.
– Идти все-таки придется через Джубгу, – говорит. – В горах снег. Лавины. Лаба вышла из берегов. Тот путь, через Каладжинскую, закрыт напрочь. Придется идти по побережью. Хорошо еще, что казаки отбили у адыгов Горячий Ключ. Те могут, конечно, пострелять со склонов, но скорее всего, перевал пройдем относительно спокойно. Дальше – хуже. Серпантин. С гололедом и всяческой стреляющей швалью за каждым новым поворотом. Полное дерьмо. Жрать нечего абсолютно. В Туапсе и Новороссийске, в портах, на терминалах нефть разлилась. Уже лет пять как. Море мертвое, почитай, до самой Лазаревки. Даже чайки все передохли. Хорошо еще, что бора эту дрянь на юг гонит, в Турцию. Мимо Сочи и абхазов. Но побережье все одно – сами понимаете. Вонища, говорят, – хоть в противогазах иди. Те, кто там жить остались, – натуральнейшее зверье. С ними даже геленджикские воры не связываются. Пробы ставить негде. Жрут все, начиная с натуральной помойки и заканчивая человечинкой, которой тоже, представьте, не брезгуют. Почти у всех – ВИЧ-17. Это, господа, такая зараза, лечить которую еще пока не научились. И передается она при малейшем прикосновении. Начиная с Магри – блокпосты Князя. Прямо перед первым – жесткая «санитарная зона». Если до них доберемся, считай – живы остались. Договоримся. Но шансов добраться – один к десяти, даже учитывая сверхподготовку твоего отряда…
– И что делать будем?
Вожак преувеличенно внимательно осмотрел ногти.
– Не знаю, – вздыхает. – Других вариантов у нас, Егор, с тобой все равно нет. Что умеем, того и имеем…
Я рывком поднялся на ноги, отдернул брезентовый полог, обернулся:
– Значит, нечего тут и рассусоливать, – усмехаюсь. – Мой контракт пока в силе. А я свои контракты привык отрабатывать. Репутация такая. Считай – та же валюта. Два дня на подготовку техники и заготовку припасов. Потом выступаем.
…До перевала добрались почти что без приключений.
Перестрелка недалеко от Краснодара не в счет.
Так, разминка.
На Горячем Ключе распрощались с дядей Мишей, он-таки настоял на том, чтобы проводить нас как можно дальше.
Там, на новеньком, только-только обустроенном казачьем блокпосту он был вынужден повернуть назад.
Мы коротко обнялись, выпили по стремянной.
Слова были излишни.
Я впервые в жизни не был уверен, что мы уходим туда, откуда вообще возвращаются.
При любом, что называется, раскладе…
…Море появилось как всегда неожиданно.
Черное.
Теперь уже окончательно.
Не кричали чайки, на волнах не было барашков, воняло просто-напросто нестерпимо.
Вдоль дороги стояли мертвые стволы деревьев, чуть подальше, в горах, еще оставалась какая-никакая зелень.
Может, там даже кто-то и жил.
Не знаю.
И, врать не буду, – не хочу.
Я приказал надеть бронежилеты и респираторы, и мы медленно двинулись вдоль когда-то цветущего берега.
…Я не буду описывать, как мы шли по этому серпантину.
Просто не хочу вспоминать.
Покрытие дороги было почти полностью размыто оползнями, и нам все время приходилось идти на цепях и лебедках.
Как только мы останавливались, чтобы перевести дух, на нас тут же нападали аборигены.
Достаточно сказать, что семьдесят с небольшим километров мы прошли за без малого две недели.
И потеряли при этом добрую треть отряда.
Эти суки научились извлекать выгоду даже из разлившейся нефти – нас закидывали бутылками с зажигательной смесью и обстреливали горящими стрелами из луков.
Тела убитых и сгоревших товарищей мы везли с собой – иначе их бы элементарно сожрали твари, никогда, я думаю, не имевшие ничего общего с человеческим обликом…
…На подступах к Туапсе им удалось поджечь джипак Чарли, где в большинстве своем хранились наши припасы.
Дальше пришлось идти впроголодь.
А сам Чарли в очередной раз метался в бреду в штабном джипаке – у него был ожог больше пятидесяти процентов и боль, которую не могли остановить даже лошадиные дозы наркотиков.
