— Воды, — Пашка едва разлепил губы.
— Держи, — Серега принес кружку с водой.
— А что произошло? — напившись, Динеев откинулся на служившую подушкой телагу, — наши отбили?
— Да нет. Мне-то вон голову зацепило. Очнулся от того, что кто-то меня перевязывает. Гляжу — какой-то Робин Гуд с арбалетом и вообще весь оружием обвешанный. Ты уже перевязанный лежишь, монахов нет…
— Так значит были монахи-то, — Пашка коснулся царапины на щеке, — а я думал, что это бред мой.
— Были, были. Сейчас с ними разбираться поехали. И Робин Гуд этот был, только свалил куда-то. Помог тебя донести до колонны и свалил. Как сквозь землю провалился…
Возбужденную Серегину тираду прервала далекая очередь и несколько глухих разрывов.
— Курган и АГСы, — пробормотал Динеев и закрыл глаза.
* * *
15.01.2027 г. Тульская область. Комбинат 'Эталон'.
— Ты что сдурела что ли? — в перерыве между душившим его кашлем сказал Егор, глядя на потирающую ушибленный затылок девушку, — я бы тебя того… вообще убить бы мог.
— И я тебя, — она достала зеркальце и принялась рассматривать распухающую левую скулу.
— Какого черта?
— А какого черта ты вырядился скитником?
— Холодно было…
— Ну вот и согрелся, — она улыбнулась и аккуратно, как сигарету взяла уцелевшую хлебную палочку, — весь пакет схомячил, обжора.
— Издевается, — ему бы разозлиться, но отчего-то Егор не мог злиться на эту симпатичную амазонку, несколько минут назад едва не задушившую его.
Пытаясь освободиться от удавки, он скинул с себя напавшего сзади, вложив в бросок всю свою силу, и перестарался.
Хрупкая девушка, пролетев метра три, ударилась о бетонную стену, но как ни странно тут же вскочила и вновь бросилась на Егора. Она замахнулась и он чисто инстинктивно, обороняясь, ударил ее справа. Рыжая бестия (ее великолепная, огненная шевелюра, растрепавшись, мешала ей смотреть) грохнулась навзничь, приложившись затылком о спрятавшийся в сухой траве, камень и потеряла сознание. Егор подошел ближе к растянувшейся на земле девушке.
— Отдохни дорогая, — она действительно будто прилегла отдохнуть. Он наклонился, пощупал пульс. Жива и ровно дышит. Чего не скажешь о нем.
— Кхы-кхы, — где-то у него была вода. Два глотка и стало чуть-чуть полегче. По крайней мере — хрипеть перестал. Он снова посмотрел на симпатичного противника. Да. Спящая красавица. Непослушные пряди волос почти совсем срывают лицо, но эти полураскрытые пухлые губки… так бы и поцеловал, но какое там. Кашель не утихал не на секунду. Сделав еще два глотка, Егор набрал воды в ладонь и плеснул ей в лицо девушки. Глубокий вздох. Ее грудь попыталась совершить побег из рубашки, едва не воспользовавшись отсутствием верхней пуговицы. Глаза открылись. Эти зеленые глаза… И все. Он уже барахтается, безуспешно пытаясь не утонуть в изумрудной бездне.
И вот теперь она сидит, обхватив руками коленки, и насмехается над ним.
— На. Это поможет, — рыжая кинула ему армейскую флягу. Егор отвинтил колпачок и хлебнул. Горло обожгло и вытерев навернувшиеся слезы, он сделал еще перу глотков. Кашель отступил.
— Спасибо.
— Будьте здоровы.
— Слушай. Откуда ты взялась такая — язва.
Тульская школа-интернат № 2, - ее лицо вдруг стало серьезным, — а ты?
— Я из Москвы, — Егор помрачнел.
— Вкусно, — он уплетал уже третью котлету — это произведение искусства из тушенки и размоченных сухарей поджаренное на тушеночном же жире.
— Еще будешь?
— Нет, — Егор посмотрел на оставшиеся котлеты и сглотнул.
— Ешь, ешь. Я еще сделаю. Тут же этого добра — километры.
— Как это у тебя получается? Я бы до такого никогда не додумался.
— А это потому, что у вас, у мужиков с фантазией напряг.
— Ха как это напряг? Все знаменитые художники, писатели, режиссеры — мужики. Да и готовили мужики всегда лучше. Я читал.
— Да? — она отодвинула сковородку от его руки, потянувшейся за очередной котлетой, — ну так иди еще почитай. Вон газет сколько.
— Непростая штучка, — Егор растянулся на диване, поглаживая округлившийся живот. Он покосился на девушку, которая ставила чайник на плитку.
— Оля. Оля. Оленька, — повторял он ее имя про себя, как бы пробуя его на вкус, привыкая к нему. Такое круглое, юркое имя. Кажется, выронишь, и заскачет оно, покатится с горки. Не догонишь.
— Что будешь дальше делать? — она осторожно отхлебнула кипятошного чаю.
— Дождусь этого Лешу и дальше в Москву пойду.
— К родителям, да?
— Да.
— А если от Москвы ничего не осталось?
Он отвернулся к окну. Тишину нарушало лишь потрескивание остывающего чайника и тиканье будильника, обнаруженного Егором в одной из тумбочек.
— Прости, — она поставила дымящуюся чашку на стол и села рядом с ним, — я не хотела.
— Нет, ничего, — он взял ее руку, — я все равно пойду. Я должен все увидеть сам.
— А я своих отца и мать и не видела никогда, — она положила свою ладонь поверх его и несильно сжала ее.
Он вздохнул.
— Может это и к лучшему, — Оля положила голову ему на плечо.
Чтобы им было удобнее, Егор высвободил свою руку и обнял ее за плечо. Уткнулся в пахнущие сеном волосы.
— В стогу ночевала?
— Ага, — она запустила руку в его волосы.
Он тоже, перебирая ее рыжие локоны, добрался до спрятавшегося в них маленького ушка, едва касаясь, провел по нему пальцем. Отведя непослушную челку, Егор решился и поцеловал девушку в лоб. Она закрыла глаза. Потом его губы нежно коснулись ее века, курносого носика и в нерешительности замерли на щеке, рядом с уголком слегка приоткрытых губ, которые, устав ждать, перешли в наступление сами.
Она положила руку ему на бедро. Несколько минут этого губного армрестлинга закончились полной победой представительницы слабого пола. Оля провела никем не запрещенный прием — слегка укусила его за нижнюю губу, и вот уже ее язык вторгся во 'вражеские' владения.
На пол полетел его бушлат, ее куртка, его рубашка, ее кофточка. Комнатная тишина была распорота на двое треском открываемой молнии джинсов. Стукнулись об пол берцы, закувыркались отброшенные в угол маленькие кроссовки, жалобно застонал, предчувствуя недоброе, диван.
Чай на столе уже давно остыл. Между двух стекол билась в истерике, ошалевшая от вечной осени, муха. Они лежали на тесном диване прижавшись друг к другу.
— Спишь? — она закинула на него ногу.
— Думаю, — он провел рукой по ее бедру, будто скульптор, еще раз проверяющий правильность форм созданного им шедевра.
