— Отдыхаешь, мой хороший? Я вскинул глаза.
— Ну вот, теперь я вся чистая, теперь ты даже можешь меня коснуться, теперь — можно…
Щука все-таки выбралась из воды, стояла прямо передо мной, закатное солнце высвечивало всю ее тонкую фигурку, масляно поблескивающую водяными каплями.
Господи, а я-то подумал! Развел тут безмолвный плач по ушедшей любви… А она просто не хотела предстать передо мной потной и грязной! Эти женщины…
Она стояла, и я отчетливо видел три более розовых участка на ее теле — на животе, на предплечье и на бедре, — где явно приляпали после ожогов лоскуты искусственной кожи. По левой стороне ее тела были заметны следы от нескольких шрамов, когда-то глубоко пропахавших плоть и небрежно заделанных в полевом госпитале.
Говорят, в связи с нашей победной войной с непонятным исходом на Земле снова входит в моду искусственное шрамирование, но вряд ли земные модницы стали бы платить деньги за такие отметины, на их взыскательный взгляд это, наверное, выглядит перебором, пришло мне в голову.
Она заметила мой взгляд:
— Любуешься на отметины?
— Да нет, — смутился я. — Чего на них любоваться?
— Правильно, нечего. Ничего хорошего. Сильно портят меня?
— Да нет, я не в том смысле. Что я, отметин не видел?
— А я — в том! — отрезала она. — Просто там, в отряде коммандос, лечиться было некогда, все казалось — потом, успею, не хотелось оставлять своих… А потом — штрафбат, тут уже не до косметических операций. Ты же понимаешь…
— Я понимаю, — поспешил согласиться я.
— Ничего ты не понимаешь, Кир. И пошло оно все к чертовой матери! — жестко сказала Щука. — Извини, любимый, за прямоту, но мне уже надоело ждать, пока ты, наконец, раскачаешься! Не обижайся!
Я так и не успел сообразить, на что мне не обижаться. Она просто прыгнула на меня.
Обрушилась, прижала к земле, прижалась мокрым, упругим, прохладным телом, вдавилась теплыми, жадными губами в мои губы… Эта борьба-объятия мгновенно возбудила меня, и мы покатились по шелковистой траве, сплетаясь телами и вжимаясь друг в друга…
И пошло оно все! — как справедливо замечает моя боевая подруга. Какая такая половая политкорректность, борьба за звание сильного пола с переменным успехом? Откуда оно, зачем оно?
Есть мужчина, есть женщина, и все, что между ними — дело двоих, а не бдительной планетарной общественности…
* * *
— Ну, и что мы теперь будем делать? — спросила Щука.
— Как честный человек и местами даже бывший офицер, я теперь обязан на тебе жениться, — ответил я. — Но я и не отказываюсь, между прочим.
Щука сначала усмехнулась, потом нахмурилась, надула губки и свела в упрямую линию тонкие брови. Потом неожиданно снова заулыбалась, блеснув острыми белыми зубками.
Солнце зашло, и ночь началась быстро, сразу, словно темный купол накрыл и горы, и озеро, и нас с ней. Было все так же жарко, но не душно, просто тепло. Рядом мягко плескалось озеро, вкусно пахло водой, тиной и сладковато-медовым цветением незнакомых трав.
Курорт, одним словом. Если не оглядываться назад, где застыли, будто окаменевшие гоблины, обе наших брони, — полное ощущение курорта…
— Я вот только одного не пойму…
— Чего? — спросил я.
— Какими местами ты офицер, а какими — все остальное?
Я глубокомысленно задумался и потер щеку:
— Это — сложный вопрос…
— Хорошо. Тогда вопрос полегче — что мы теперь будем делать и как будем выбираться с этой чертовой планеты?
— Не знаю, — легко ответил я. — Что-нибудь придумаем, наверное…
— Что например?
Я не ответил. Был сильно занят — водил травинкой по ее обнаженной коже, стараясь защекотать. Ей нравилось это занятие. Она лежала, закинув за голову тонкие руки, и блаженно щурилась, вздрагивая пушистыми ресницами и маленькими коричневыми сосками. Ее тело было распахнуто передо мной, словно откровение, словно книга, раскрытая на самом интересном месте…
— Я помню, каким ты пришел в батальон, — вдруг сказала она.
— Каким?
— Вот таким! — она смешно насупилась, втянула щеки и сделала зверские глаза.
— Неужели я так глупо выглядел? — удивился я.
— Да, — подтвердила она. — Глупее не придумаешь… Ты мне сразу понравился. Наверное, я сразу в тебя влюбилась, — добавила она с великолепным женским презрением к логике.
— А я — в тебя…
— Сразу?
— Нет. Наверное, нет… — честно ответил я.
— А теперь?
— Теперь — да. Теперь мы вместе.
— Только ты не думай, что я вот так, каждому бросаюсь на шею, — сказала она. — До тебя у меня вообще никого не было. Очень долго не было.
— Мужики говорили, что ты лесбиянка, — вспомнил я.
— А что, похоже? — она усмехнулась.
— Нет. Не очень. Совсем не похоже…
— Ну, то-то! И нечего повторять всякую чушь!
Она плавно и гибко приподнялась. Села, обхватив руками колени. Положила голову на руки и внимательно, искоса посмотрела на меня.
Я тоже приподнялся и сел.
— Я боюсь, любимый!
— Не бойся.
— Не за себя, за нас боюсь… Ты знаешь, ты видел, я ничего не боялась, — сказала она, словно оправдывалась передо мной. — А теперь я точно знаю, что боюсь тебя потерять. Очень боюсь. Ты только не подумай, что я навязываюсь, просто — это честно…
— Мы вместе. Теперь — вместе, — сказал я.
— Ненадолго, — вздохнула она.
— Как получится. Останемся живы — значит, надолго. А если нет… Это тоже честно, — сказал я.
Поганое, в общем-то, ощущение. Когда не можешь пообещать любимой женщине даже такую малость, как остаться в живых, остаться рядом — возникает очень нехорошее ощущение. Словно ты уже заранее, мысленно ее предаешь…
— Вместе? — переспросила она.
— Навсегда!
— Обещаешь?
— Обещаю! — твердо сказал я.
Сам я не чувствовал никакой твердости, но она сразу успокоилась, словно мое обещание действительно что-то значило. Словно все зависело только от нас. Словно мы с ней не два бойца разбитой десантной группы, которых отнесло на недостижимое расстояние от точки возврата, уже обреченные, по сути дела… Просто мужчина и женщина, встретившиеся на теплом курорте, чьей единственной заботой теперь является долгосрочный брачный контракт…
Кто-то ведь и так живет, уколола меня неожиданная зависть. Встречаются, любят друг друга, и единственная их забота — не поссориться на веки вечные еще до регистрации брачного контракта…
Да, мужчина и женщина… Жить одним днем… У них, женщин, это действительно получается лучше — жить одним днем, хотя мы, мужики, декларируем это гораздо чаще… Я сказал, и она успокоилась, а я вот никак не могу…
