пристёгивайся.
— Обязательно?
— А как же! Ты ж русских горок хотела. Понесёмся с ветерком!
Нет, понеслись мы, понятное дело, не сразу. Сперва — аккуратно по городу прошагали, до самых промышленно-складских окраин. Потом — чуть побыстрее, можно сказать, рысью — по просёлку в сторону леса, где разведаны мной были оставленные зарастать вырубки. А вот уж там — считай, галопом, быстрее и быстрее, с поворотами и прыжками, вихрем с сопки на сопку, да чтоб склоны покруче — ух и дали жару! Серафима визжит! Я хохочу!
Залетели на место моё любимое, на самой высокой сопке, чуть в отдалении от города. На лысую заросшую травой верхушку-маковку забрались.
— А теперь ещё выше! — сказал я и поднял саранчу в сторожевой режим, на максимальную высоту опор, откинул крышку верхнего люка и позвал Серафиму: — Иди сюда.
— А зачем?
— Иди-иди, изнутри такого ощущения нет…
Она завозилась, отстёгиваясь. Шлем сняла — это вот правильно, я тоже. Подхватил её за талию и посадил на край люка, а потом сам подтянулся на руках и сел рядом.
— Ну, как?
— О-бал-де-е-еть… Илюшка, это же не высказать, как красиво! Даже с дирижабля такой красоты нет!
Вокруг нас на многие километры вокруг расстилались волны сопок, слева, далеко внизу переливалась серо-голубая лента реки, а далеко-далеко, у самого горизонта, сахарно белели горы. И здесь был ветер — очень тёплый сегодня. Он налетал порывами и трепал локоны, выбившиеся у Серафимы из причёски. А она поправляла их и улыбалась, оглядываясь вокруг сияющими глазами. И такая она была красивая, что я не удержался. Притянул её к себе и начал целовать, прямо в эти нежные приоткрытые губы…
И тут, каюсь, совсем мне голову снесло. Так бы, наверное, и взял её там, в шагоходе, на мешках с сеном, рядом с грудой трофейных сабель… если бы не казус.
Иначе, пень горелый, никак эту ситуацию не назовёшь.
Целуемся, значицца. Кровь в голове шумит (а, может, коньяк тот, будь он неладен?). И тут вдруг она отстранилась и говорит:
— Нет-нет! Что же это? Нельзя до свадьбы! Ребёнок ведь получится!
Меня прям как свинчаткой в лоб треснули. Какой ребёнок?.. Нет, понятно, что все мои хотения уже вожделенно были в ту сторону направлены — но пока-то мы сидим на краю люка, целуемся⁈
— Какой ребёнок? — спрашиваю.
А она ладошками мне в грудь упёрлась, глаза большие:
— Ну, как же? Ты, разве, не знаешь? Мне тётя говорила: от поцелуев дети получаются…
Вот это меня мгновенно отрезвило. Натурально, ушатом холодной воды. Ядрён корень, городская девочка, без мамы, строгий папа — и в качестве воспитательницы тётушка, которая нарисованных голых людей в книжке боится!
А у неё губки задрожали:
— Мамочки, что ж я натворила!.. Как же я буду?..
Я барышню свою за руку схватил, ладонями сжал:
— Симушка, а ну — не реветь! Во-первых, не бывает от поцелуев детей! А во-вторых, отвечай мне: пойдёшь за меня замуж?
Другого момента ждать никак нельзя! И совсем не страшно получилось, к слову.
А она своё:
— Как — не бывает детей? А от чего же?
— Сперва ответь на мой вопрос!
Она мокрыми ресницами похлопала, достала платочек, носик вытерла:
— Пойду.
— Ну, тогда я знаю, кто на все твои вопросы ответит.
— И кто же?
— Лиза! Она у нас старшая. Тридцать ей почти.
— Но тётя…
— У тёти твоей, — перебил я спрыгивая в кабину, — и детей-то своих нет. Откуда ей знать? А у Лизаветы четверо! — я ссадил слегка покрасневшую Серафиму вниз. — Садись, пристёгивайся и шлем надевай. Помчимся со свистом, иначе нам до ужина не успеть.
Назад мчали без вывертов, экономно, максимально быстро. До двора доскакали, вымелись — и бодро-бодро — к Лизавете. Я бы и пролётку нанял, да на наших окраинных улицах они редко водятся.
В почтмейстерском доме царила тишина и благорастворение воздухов. Сестра сидела на веранде с книжкой, покачиваясь на подвесных качелях. Увидела запыхавшихся нас, насторожилась.
— Симочка, посиди тут, на диванчике, — я пристроил зазнобу в уголке. — Лизонька, сестрица, можно тебя на несколько слов буквально? — схватил Лизу за руку и потащил вглубь дома. — А чего тихо так?
— Няня ребятишек на детский праздник повела, а Виталя не вернулся ещё со службы, а что…
— Ч-ч-ч! — мы проскочили ближнюю комнату, я практически затащил за собой сестру во вторую и двери прикрыл.
— Ну, ты медведь! — потёрла она запястье.
— Извини. Я это… от нервов.
— Ты… — Лиза вдруг прищурилась: — Илюшка! До свадьбы не дотерпел, что ли?
— Да чё ты сразу⁈ Ну… поцеловались.
— И только?
— Да что мне, клятву дать⁈
— Ладно-ладно, успокойся, — Лиза и сама сразу успокоилась. Видать, не так страшен в её глазах был этот грех. — А чего принеслись с глазами вытаращенными?
— Она теперь боится, что дети будут раньше времени.
Лиза уставилась на меня не хуже фарфоровой кошки, что стоит у матушки на комоде.
— Тётка ей так сказала, ну. Не в службу, а в дружбу, помоги, а? Не мне ж ей всё это объяснять…
24. НА ЗАКОННЫХ ОСНОВАНИЯХ
ОБЪЯСНЕНИЕ
— Так! Всё, иди, на веранде посиди! — Лиза вытолкала меня из комнат и взглядом матушки посмотрела на Серафиму, которая сидела, крепко прижав ладошки к коленкам и то розовела, то бледнела. — Пойдём-ка, сестричка, поговорим.
Они удалились, многозначительно прикрыв за собой дверь. А я стоял на веранде колом, не совсем понимая, куда себя деть. Вдруг из-за занавесок из глубины комнаты послышался звук колокольчика, невнятное шуршание и негромкий голос Лизаветы:
— Акуля, принесите нам чаю со сливками и печенья.
Да, в доме у Лизы к прислуге тоже обращались на «вы». Он считала, что «ты» — только для своих, близких. И правильно, наверное.
Горничная удалилась. Я силился расслышать, о чём говорили в комнате, но беседа шла тихо, а подойти ближе я не мог, опасаясь привлечь внимание. Акуля очень быстро вернулась, позвякивая чашками, и я воспользовался этим шумом, чтобы сесть под самое окно, чуть сбоку.
— Ты меня, милая, прости за прямоту, — говорила Лиза, — но если тётушка твоя пыталась таким образом забеременеть, неудивительно, что детей у неё нет.
— А как же тогда?.. — совсем тихо спросила
