– Да пусть расскажет, – возразил блондин. – Например, как нас нашел, если жил в своем Кузбассе.
Хороший полицейский, плохой полицейский. Все лучше, чем плохой и очень плохой. Может, соврать, что не знал ни про какой Подгорный и сошел на берег набрать воды в ручье? Нет, лучше следовать истине даже в мелочах, так будет меньше шансов запутаться.
– Я поймал передачу, – ответил Саша.
– Какую еще, блин, передачу? – уставился на него опер.
– По радио, с неделю назад. Теперь не пойму, зачем было кричать о себе, если никого не ждете.
– А мы и не кричали, – светловолосый, похоже, понял, о чем речь. – Передача была всего одна. Можешь считать, что в рубашке родился.
– Погоди, Володь, не обнадеживай его раньше времени, – ухмыльнулся опер. – Все зависит от того, что мы решим. Может, еще пожалеет, что услышал. Ладно, давай поколем его маленько.
И они начали задавать вопросы, а Александр отвечал – где-то сразу, где-то несколько секунд подумав. Он и не думал запираться. Вначале слова давались ему нелегко: он отвык от общения с людьми, так как в эти месяцы чаще разговаривал с самим собой. Голос у него был то слишком тихий, то слишком громкий; сбивался то темп, то интонация. Но по ходу беседы Данилов настраивал его, как давно не используемый инструмент, и наконец заговорил хорошо поставленным голосом того, чьей профессией было именно говорить.
Он очень надеялся, что убедит их.
А им было наплевать на его прежнюю жизнь и на то, что было с ним в первые месяцы после катастрофы; об этом спрашивали только для проформы. Их интересовали две вещи – что привело его в город и есть ли у него друзья снаружи. Они очень хотели поймать его на нестыковках, особенно тот, залысины которого казались Данилову вмятинами от фуражки.
Наконец, вопросы закончились, и на минуту в комнате повисла тишина.
Данилов понял, почему они смотрят на него с сомнением. У них в голове не укладывалось, что пришелец, по виду явно не супермен, выжил в одиночку. Новый мир к таким не благоволил. О благе одиночества можно говорить, когда есть закон, порядок и центральное отопление, а в супермаркеты регулярно подвозят продукты.
– Складно болтаешь, – первым заговорил светловолосый. – Кем раньше был?
– Учителем.
– Чего?
– Английского.
– Жаль, нам больше бы пригодился математик. Сам понимаешь, вряд ли амеров или бритишей увидим. Разве что через прицел.
– Почему сразу амеров? – возразил Данилов. – Мы на протяжении жизни вполне можем встретить китайцев. Или индусов Или арабов. Не факт, что у них будет русский толмач, а китаист или арабист у вас вряд ли имеется. И что, жестами будем изъясняться? А английский – он и в Бангладеш английский.
– Далеко смотришь, профессор. Ладно, подумаем, как быть с тобой, а пока посиди, отдохни. Если решение будет не в твою пользу, поплывешь дальше. Пока ты ничего секретного не видел.
Александр кивнул.
– Только ружье хоть одно отдайте, – сказал он.
– Пневматику, – бросил через плечо тот, кого звали Владимиром. – И перочинный ножик твой.
Когда его выводили из комнаты, Александр понял, что выдержал еще один экзамен. Он ничего не попросил. Наверняка люди обычно умоляли принять их, и особенно усердствовать должен был лазутчик. А он изо всех сил старался держаться так, будто это они должны упрашивать его остаться.
* * *
Выйдя из карантинного блока, мужчины остановились на крыльце.
Петр Масленников, зам градоначальника по внутренним делам и командир дружины, достал из кармана пачку «Chestefield». Владимир Богданов, первый зам, занимавшийся широким кругом оргвопросов, был за здоровый образ жизни, поэтому не курил.
– Ты что, серьезно поверил ему? – спросил Петр товарища, щелкая зажигалкой.
– Конечно. Вы там все головой ушиблись со своими шпионами. Человек небесполезный. Не экстра-класс, но голова на месте. Обычно снаружи все приходят невменяемые, а этот шпрехает, как депутат. Специальность не ахти какая, но пусть живет.
– Добрый ты. Я вот за то, чтобы выкинуть его. А лучше расстрелять.
– Хочешь сказать, я людей не знаю?
– Лучше перестраховаться. Не в этом заморыше дело. Я жопой чую, какие-то нехорошие дела затеваются. За месяц двадцать пять стволов пропало, двух дружинников зарезали, одного застрелили. Я уже землю носом рою, никаких концов. Ну, есть у нас гопота, но не могли они такое сделать. Это внешние.
Последнее слово Масленников произнес, понизив голос.
– Но тогда им кто-то из наших помогает, – предположил Богданов.
– Кто?
– Отщепенцы. Дегенераты. Из тех, кто побывал снаружи и хотят вольницы. Воруй-убивай… Заметь, пока мы строились, они сидели тихо. А только началась мирная жизнь, вылезли, как тараканы из щелей. Это в Убежище все были как на ладони; особо не забалуешь, да и уходить некуда. А теперь все дерьмо всплывает. Пора закручивать гайки.
– Вот-вот, – согласился опер. – Мой человек в диаспоре говорит, что и там какие-то шевеления. Молодняк бурлит, мол, вся власть у русских. Зачем мы этих джигитов вообще с собой привезли? Надо было дать им долю продуктов, и пусть бы ехали куда хотят. Хоть на историческую родину. Не взяли же мы с собой СПИДоносцев.
Об этом вспоминать не любили. Но в тот момент решили, что не могут позволить себе рисковать. Было не до толерантности.
– Да ты расист, – заметил Богданов.
– Жить в России – быть расистом.
– Щас. Мало у тебя имперского мышления. У нас в каждом половинка от татарина и четверть от монгола.
– Даже в тебе? Вова, не начинай свою долбанную заумь. Меня больше волнует, что один из наших сносится с кем-то снаружи.
– В какой позиции?
– Я ж серьезно. Я еще даже Борисычу не говорил. Возле котельной аккуратно перерезана колючка. Вчера заметили. Проверили с собакой, след берет до железной дороги. Вот и думай.
– Мало ли. Человек мог тайком за хабаром отправиться. На дрезине. Секрет выставили?
– Две ночи ждем.
– Майору лучше доложи. Сам ведь узнает. А еще ставь на ночь у электростанции, у продсклада и склада ГСМ по два человека. Сколько раз говорил, одного часового снимут, даже не пикнет.
– А двух не снимут?
– Снимут. Но с шумом. Если только против нас не… Ага! – Богданов расплылся в улыбке, глядя куда-то через плечо собеседнику. – Вот и наша Маша.
Мария Чернышева, начальник службы санитарии и по совместительству его любимая, шла по доскам тротуара, стараясь не запачкать сапожки в жидкой грязи.
– Здравствуй, солнышко, – приветствовал ее Владимир.
Она привстала на цыпочки, чтобы поцеловать его. В противоположность фамилии, она была такой же светловолосой, как он, с прической в стиле «французский выщип», в не совсем облегающих, но и не мешковатых джинсах – тот максимум элегантности, который женщина могла себе позволить в новом мире.
