Наконец обессиленный Бардаганов остановился, тяжело дыша. Тем временем пламя, пожиравшее разбитый взрывом деревянный шкаф, занялось с новой силой, потрескивая и причудливо играя красными языками. Дыма в помещении стало больше. Бардаганов бросил взгляд на Вику — не улизнула ли она, не отвертелась ли от задуманного им возмездия, и удовлетворенно хмыкнул. Вика сидела на полу, положив ладонь на ушибленный затылок и тихо постанывала. Бардаганов снова обрушил тяжелый кулак на голову Котиля. Полуоглушив противника, Бардаганов поднялся. Огонь всё не утихал, и Бардаганов, кашляя от ненавистного дыма, спешил. Тревожно взглянув в сторону окна, откуда тоже исходила опасность, он схватил покореженный металлический стол и с грохотом водрузил его на ножки.
— Не только тебе столик пригодился! — захрипел он, обращаясь к Котилю. — Ты слышишь меня, или нет? Должен слышать, и видеть, и чувствовать! Что я чувствовал, когда какой-то серый урод, которому давно пора было сдохнуть, забавлялся с моей женой! Моей, хозяина города, который кормит тысячи людей! Нет, вы расплатитесь за это сполна!
Он подошёл к Вике, лицо его было страшным. Вика закричала дурным голосом и стала отползать назад, видя пред собой это чудовище с изуродованной физиономией, в футболке, залитой отвратительного вида гадостью, которая служила ему кровью. Вряд ли она чувствовала бы больший ужас, если бы перед нею скалил клыки голодный тигр-людоед. Бардаганов схватил её за ноги и потащил к столу. Она снова закричала, пытаясь вырваться, но хватка Бардаганова была железной. Он подхватил её под руки, поднял, как ребёнка и повалил на загудевший под тяжестью тела стол. Вика хотела вцепиться ему в лицо ногтями, но вблизи физиономия Бардаганова было настолько страшной и злобной, что она из отвращения и страха не посмела приблизить руки к этой маске, олицетворявшей, казалось, торжество самых демонических устремлений в мире.
— Пора заложить основы династии белых людей! — прорычал Бардаганов, рванув её трусики. Вика орала что-то нечленораздельное, пытаясь слезть со стола, брыкаясь и вцепившись Бардаганову в руки, но тот, не церемонясь, ударил её тяжелой ладонью по щеке, оглушив.
Котиль, утерев вытекавшую из носа кровь, с трудом поднялся на ноги, и, пошатываясь, как пьяный, двинулся к стоявшему спиной Бардаганову. Слабость клонила Котиля к земле, провоцируя упасть и не подыматься уже никогда; потеря крови, серой крови, давала о себе знать. Но, сжав челюсти, он подошёл к врагу, неспешно наклонился, словно речь шла о какой-то мирной, не требовавшей больших усилий работе, и вцепился ему в голени. Под джинсами у Бардаганова были повязки на распухших, искусанных крысами ногах. Больше от неожиданности, чем от боли, Бардаганов издал невнятный рык; он искренне удивился, что противник его проявляет столько упрямства и живучести. Он хотел обернуться, оставив Вику, но Котиль собравшись с силами, дёрнул его за ноги. Бардаганов упал лицом вперед, грохнув руками о металлический стол и оказавшись на коленях. Преодолевая сопротивление, он развернулся, вырвался из захвата, и, лёжа на спине, толкнул Котиля ногами. Тот упал рядом с догоравшими остатками шкафа.
— Ты еще дышишь? — заорал Бардаганов. — Не нравится, значит, когда твою…. А мне нравилось?! А рожа моя тебе нравится? У тебя будет такая же!
Он поднялся и неспешно, уверенный в своих силах, подступил к Котилю. Тот медленно перевернулся и встал на четвереньки, намереваясь подняться, но Бардаганов ударил его кулаком по спине, после чего схватил за серую шевелюру и приблизил его лицо к огню, поглощавшему остатки деревянного шкафа.
— Будем с тобой одинаковыми, с печатью на рожах! А потом… слушай, мы бы такие дела с тобой проворачивали! Ты только представь, а? Что мы с тобой собачимся, ей-богу, а?
Он вещал уже почти добродушно, с долей удивления от пришедшей в голову интересной мысли. И где эта мысль была раньше? — словно говорил весь его вид; он уже вроде и забыл о непримиримой вражде. Но тут же он покрепче схватил Котиля за волосы и подтащил к затухавшему пламени.
Котиль чувствовал на лице жар близкого огня, и ему вспомнилось — это пронеслось в доли секунды, — как в пригородной забегаловке, в пылавшей комнате для свиданий он скрутил Бардаганова, поставив в конце концов на его лице неизгладимую печать. Теперь они поменялись местами, и странная череда событий, удивительная повторяемость жизненных коллизий изумила его, почти лишив воли к сопротивлению. Он уже почти не видел в эти моменты разницы между добром и злом, не видел смысла продолжать борьбу.
Но тело его, почувствовав неумолимый жар пламени, вмиг вытеснило из головы всякую губительные рассуждения. Он зарычал, как зверь, почувствовавший у самого сердца отточенный нож, вскрикнул, как человек, твердо знающий, что из любой ситуации есть выход, исполнился уверенностью, как божество, творящее мир лишь силой своего желания. Презрев всякие последствия, он выхватил из пламени кусок догоравшей дверцы и сунул Бардаганову в лицо, при этом не почувствовав никакой боли в обожжённой руке.
Бардаганов вскрикнул, резко отбросил пылающую головню, отпустив соперника, подскользнулся в луже крови Кащея и упал на четвереньки. С ошалелым видом потоптавшись и измазав в крови ладони, он стал подниматься. Взгромоздившись на ноги, с трудом и натугой, словно в считанные секунды постарев и утратив уверенность в себе, он приложил ладони к лицу и через некоторое время опустил их, открыв измазанные кровью щеки. Огонь повредил ему правый глаз, и он смотрел этим невидящим глазом в какие-то далекие миры, перерожденным своим существом чувствуя что-то недоброе и неотвратимое.
Словно в подтверждение его предвидений, в коридоре послышались тяжелые шаги, и в лабораторию, держа автоматы наизготовку, вломились люди в касках и бронежилетах, что-то крича дурными голосами. Увидев обагренные кровью руки Бардаганова, его измазанное кровью лицо, на котором горело зверское выражение, они всадили в него десятков пять пуль. Тяжело грохнувшись обратно в кровавую лужу, Бардаганов застыл в ней, так же недоуменно глядя вдаль, не в силах смириться с первым и последним в жизни поражением.
Не успел спецназ ворваться в лабораторию, как пол задрожал, словно больной лихорадкой, электроника на хромированных столах, не сброшенная и не разнесенная взрывами, задребезжала, и люди в касках, сообразив, что начался новый этап землетрясения, спешно побежали по коридору на выход.
У центрального входа института, у клумбы с розами, которые радовали глаз и потрясающе пахли, неподалёку от черного «Мерседеса» стояли полковник и его заместитель.
