С этой мыслью он ногой — чтобы не терять времени — толкнул вперед кривую рукоятку на трансформаторе. Тот загудел на высокой ноте, звук становился все громче, громче, запахло горящей изоляцией… Но Воронков не смотрел на него. Его взгляд был прикован в двум «людям», по телам которых сначала забегали голубые искорки, их становилось все больше и больше, наконец искорки слились в яркое сияние и…
Трансформатор задребезжал и затрясся так, словно внутри у него стоял высокооборотный электродвигатель, раздалось несколько хлопков — громких, почти что взрывов, и гудение прервалось, а из щелей на корпусе повалил едкий, противный дым. Воронков закашлялся, спрыгнул с верстака, обесточил трансформатор и осторожно вылез в выбитое окно.
Где-то далеко-далеко, там, где все просто и понятно, где не бродят по ночам мотоциклисты с рыцарскими копьями и чуваки, жующие железо, вставало солнце. Для Сашки же рассвет обернулся всего лишь превращением черноты ночи в сырую и туманную серость утра, и это превращение произошло как раз за то время, пока он прятался в мастерской.
Две человекоподобные фигуры все так же стояли у стенки, с зажатым в зубах проводом, а струйки тумана текли у них между ногами, грозя вскоре залить их с головой. Фигуры стояли — и только.
Он опасливо подошел поближе, готовый в любую секунду отпрянуть, и всмотрелся. «Люди» не двигались, и от них тянуло такой же пластмассово-резиновой гарью, как и от погибшего трансформатора. Воронков подобрал с земли какую-то деревяшку, осторожно ткнул одного из них, потом с силой нажал. «Человек», не меняя позы, тяжело повалился на землю, словно плохо закрепленная гипсовая статуя — только для гипсовой статуи он оказался очень уж тяжел.
Валить второго Сашка не стал — зачем? К тому же где-то на той стороне дома бродит и третий — а трансформатор уже сгорел! Как бы его сюда не принесло — вновь вспомнив об осторожности, он резко обернулся, и тут же понял, что сделал это слишком поздно.
«Третий» стоял буквально в двух шагах от него, и его глаза, похожие на стальные шарики, смотрели прямо Воронкову в лицо. Ладонь, сжимающая рукоять «Мангуста», противно вспотела, но мысль работала четко:
«Один выстрел. У меня один выстрел, но для него надо выбрать момент — чтобы поднять руку, нужно время. Этого времени он мне может не дать…»
— Ишш… Ишш… — издал вдруг шипение «человек», со свистом втянул воздух и зашипел вновь, но теперь это сложилось в почти членораздельную фразу:
— Ишкажите… Што ш билетами на кгас-шс-строли на-найтс-сев-ф??
— Че… чего?
— Исшж-ж-вините, каш-ш-шется, я ош-ж-шибшя…
С этими словами «человек» повернулся к Воронкову спиной и неуверенными движениями побрел в туман. Сашка сделал пару шагов назад, обессиленно прислонился спиной к стене и захохотал.
Наверное, это было истерикой — длительное напряжение психики не могло пройти даром, и подсознание выбрало подходящий момент, чтобы это напряжение сбросить, выплеснуть в окружающий мир во взрывах дурацкого смеха. Тело Воронкова сотрясалось, он сгибался пополам и держался за живот, казалось, вот еще чуть-чуть, и он попросту умрет — не сможет вздохнуть, и все, конец.
Но до этого дело не дошло. В очередной раз он со всхлипом втянул в себя воздух для нового приступа, и вдруг неожиданно понял, что не видит в событиях ничего смешного. Ну просто абсолютно ничего, чем можно было объяснить только что обуревавшее его веселье.
Сашка поднялся на ноги и смахнул с глаз навернувшиеся слезы.
— Ну дурдом! — бросил он в сторону ушедшего «человека», потом представил, как выглядел со стороны сам, идиотски хохочущий, и добавил:
— А я, похоже, в его клиента превращаюсь, медленно, но верно. В полном соответствии с планом командования — так, что ли?
«А действительно, чем плоха гипотеза? — продолжала мысль работать в том же направлении. — Не взяв насквозь героического и непобедимого меня силой, неведомый враг решил обработать меня психически».
Он вспомнил воткнувшуюся в стену железяку и запоздало поежился.
«Какая уж тут к черту психология, такой бросок черепушку как топором снесет! Только и надежды, что на „Мангуста“… Конечно, если я Альбу понял правильно, и моя пушка действительно обладает какими-то сверхъестественными боевыми качествами. Хотя вот „медведю“ от моих выстрелов было ни жарко, ни холодно — так, может, дело в чем-то другом? Блин, ребус на мою голову… Сейчас как возьму да как выкину свою железяку на фиг, прямо в этот отстойник, и гребись оно все конем!»
Сашка представил себе, как «Мангуст» плюхается в зловонную жижу, уходит куда-то на дно — а вместе с ним уходят на дно три года работы, три года удач и разочарований, ошибок и находок. Представил и понял, что сделает это, только если… Да вообще ни при каких обстоятельствах не сделает!
Он еще раз глянул на пистолет в своей руке, удивляясь, какая фигня способна прийти на ум в минуту слабости, и пристроил «Мангуста» на место, под плечо.
Люди говорят, что время течет, а время говорит, что люди проходят, вспомнилась Сашке глубокомысленная шутка тантрических буддистов из одной тибетской страны с названием, похожим на марку автомобиля. Ничего тут не попишешь. Время течет. А люди приходят к занятому человечеству, делают, как умеют, свою жизнь и уходят.
Воронков не имел ничего против такого подхода к сути вещей. Он всегда был исполнен решимости сделать свою жизнь сам, не навязывая себя занятому человечеству, и уйти с миром туда, откуда никто не возвращался, когда придет его срок. Хотелось бы попозже, конечно, но уж как выйдет.
А тут сразу два положения были вероломно нарушены! Одни собираются сделать жизнь Воронкова за него по их, а не его усмотрению, другие же попросту недвусмысленно выпихивают из жизни прочь. И те и другие действуют беспардонно с упорством, достойным лучшего приложения.
Раскатистый гул оторвал Воронкова от размышлений. Он машинально взглянул в небо со словами: «Низко пошел, должно, к дождю…»
Но самолета в небе не увидел. И тут же понял, что гул действительно очень низко — будто из-под земли. А в следующий миг понял, что это не самолет. Что действительно гудит земля и приближается могучий рев моторов, от которого натужно натянутым парусом вибрирует воздух.
— Опять? — сквозь зубы выдавил Сашка. — Черт! Опять! Да что за!..
И, матерясь на чем свет стоит и спотыкаясь, понесся к воротам. Туда, где десятки снопов мощных фар вспарывали суконную серость плотнеющего тумана, туда, где ревели все ближе и ближе моторы машин, тянущих на себе нечто тяжкое.
Что за напасть? Ясно — это был очередной этап вторжения в его — Сашкину — жизнь. Очередная попытка покушения на его место под солнцем. И тут же сомнение — опять — чертово сомнение: кого принесла нелегкая? Что за транспорт? Машины явно тяжелые. Так привезли чего? Он был бы в курсе. Должен был быть, если какая доставка планировалась. Но никто ни гу-гу… Или опять колонна карьерных самосвалов заблудилась?
