Ознакомительная версия.
И тут он вздрогнул. На мгновение ему показалось — там, впереди, на тропе стоит Санька! Васенкин! Точь-в-точь такой же, как и в тот отвратительный день, когда его забирали из палаты. Но сейчас он был уже не заплаканным, как тогда, а просто печальным. И еще — сквозь него виднелись стволы сосен. Кажется, он пытался что-то сказать, но не мог.
Все это длилось какую-то неуловимую долю секунды, потом исчезло. Тропинка была как тропинка, сосны как сосны, в белесом от жара и духоты небе все так же весело неподвижное солнце. И Костя не мог понять, почудилось ли ему, или…
Он ускорил шаги, потом едва не побежал. Несмотря на жару, его тряс озноб. Мысли в голове мчались с бешеной скоростью, сталкивались, дробясь на бесформенные частицы. Перед глазами плыли ослепительно-яркие синие круги, острые словно заточенные клинки.
Потом в мире что-то неуловимо изменилось. А может, не в мире, а в нем, внутри. Была чернота, чернота со всех сторон, но почему-то она оказалась ослепительной и жгучей, точно расплавленный свинец, и он плыл в этой черноте, в едких волнах, он задыхался и кричал, но никто не слышал его крика. Да он и сам не слышал. Волны вдруг сделались тяжелыми, стальными, они сдавливали грудь, и глухо трещали ребра, и невыносимая боль растекалась по жилам. И в то же время Костя знал, что идет по лесной тропинке, что сквозь кроны сосен пробиваются жаркие солнечные лучи, а из травы на него глядят спелые земляничины.
Потом вдруг все это кончилось. Он вышел на просеку. Та тянулась вдаль до сизого, расплывающегося в душном воздухе горизонта. Широкая, заросшая ежевикой и какими-то высокими — едва ли Косте не по грудь — травами, она казалась руслом высохшей реки. С обеих сторон, точно берега, ее ограничивали темные стены леса. А посередине торчали решетчатые столбы высоковольтки.
Теперь — прямым ходом до станции. Наверное, придется подождать электричку — они тут, кажется, редко ходят. Домой он доберется только к вечеру. Мама, конечно, устроит ему… Еще бы, целый день ребенок, некормленный, болтается неизвестно где. Кошмар!
Знала бы она, где ребенок болтался четыре года… Впрочем, она не узнает. Да и никто никогда не узнает. Такое никому не расскажешь. И даже не из-за того, что не поверят. Что не поверят — и ежу понятно. Подумают, что он просто лапшу на уши вешает. Или того хуже — пришьют ему какую-нибудь психоболезнь, засунут в больницу… Веселое дело… Но это даже не главное. Главное — если уж рассказывать, так все, без утайки. Как он был Помощником на Группе, как мечтал о Стажерстве… Как издевался над пацанами, давил их и мучил, а крысы-сгустки сидели где-то рядом и кушали.
Но все же, как он мог? Ну ладно, пускай давали Питье, из-за которого отшибло память о доме. Пускай он верил, что всю жизнь провел там, в Корпусе. Но память памятью, а вот совесть почему отшибло? Тоже Питье поработало? Хотя нет, нечего Питьем прикрываться. Не так уж сильно оно и действовало, кое-что он все-таки помнил. Хотя бы вот книги. В самом деле, там, в Корпусе, были книги. Обычные книги, из Реального Мира. Значит, крысы их не боялись. Знали, что вот сейчас объект прочитает, а спустя пару минут все забудет. А он — не забывал.
Нет, отшибленной памятью не оправдаешься. И с отшибленной памятью можно быть человеком, а можно — дерьмом. А он… А он верил во всю ихнюю муть — Распределение, Предназначение, Одно Большое Общее Дело… Конечно, умом верил, а не печенками-селезенками. Ну какое ему, Косте, дело до целей Предназначения? Это ведь потом, не скоро и не здесь. А что здесь? Должность Помощника, приятное ощущение власти, надежда выслужиться до Стажера… А зачем ему нужно было Стажерство? Да и что он знал о Стажерах? Чем они живут, что делают? Он и видел-то вблизи только одного Стажера, Валеру, который учил их Боевым Методам. Завидовал ему. А чему завидовал? Куртке его форменной с зелеными нашивками? Его звезде с кривыми лучами? Или хотелось самому стать таким же уверенным и сильным, так же, со снисходительной ленцой, гонять ребят в спортзале? А может, Стажер — всего лишь навсего начальник над Помощниками? А Серпет — начальник над Стажерами и Наблюдательницами, а Сумматор — начальник над Серпетом? И ведь есть наверняка начальничек и над Сумматором. Целая лестница выходит, один начальничек над другим, и все мечтают залезть повыше, и боятся сверзиться со своей ступеньки, и потому они излучают страх и злобу, а сгустки затаились где-то рядом, хихикают и жрут. Вон какую хитрую машину закрутили… Впрочем, что толку рассуждать? Ведь он сам целых четыре года был деталькой этой машины, послушным таким колесиком, сам кормил сгустков.
И ничего уже не исправить, не переделать. Санька уже на Первом, да и не он один, наверное. А сколько их будет еще? Этого он никогда не узнает. Он вырвался, он здесь, а они остались там, на темном берегу. Другие Помощники станут пороть их «морковками», заставлять чистить зубными щетками унитазы и маршировать. А они будут прилежно глотать Питье, орать Благодарственное Слово и учиться чему-то омерзительному на уроках Энергий. И кое-кому из них отправляться на Первый Этаж, в зловещую неизвестность. И крысы будут по-прежнему хихикать, Серпет будет назначать Помощников и Стажеров, Сумматор — ворочать пространствами и галактиками, а потом они устроят это свое Распределение — и на Землю мутной волной хлынут подготовленные к власти Сотруднички, и устроят там огромный мрачный Корпус, от которого уже некуда будет бежать. И пускай это случится не сегодня, не завтра, а может, через сотню лет — но ведь случится.
Нет! Не сможет он вернуться домой и жить как ни в чем не бывало. Нельзя радоваться жизни, нельзя собирать землянику и глядеть в небо, если за спиной остается темная громада Корпуса. Ну, а что делать-то? Что он может? Ничего ведь не может.
И тут Костя замер. Неожиданная мысль зажглась в голове. В самом деле, он же знает ход! Ход из проклятого Замыкания в Натуральный Мир, сюда! Он прошел этим ходом — значит, смогут пройти и другие. Он их выведет! Пускай это будет страшно, но он поведет их сам. Им уж не придется мыкаться точно слепым котятам.
Жаль, ничего этого не случится. Незачем тешить себя бесполезными фантазиями. Ведь он не сможет уйти обратно. При одной только мысли о крысах охватывает леденящая дрожь. Ладно, в тот раз их разогнал Белый, но сейчас Косте пришлось бы действовать самому. А он — не Белый. Разве владеет он голубым пламенем? Да и то… До сих пор перед глазами обугленная ладонь, лохмотья обгорелой кожи. Если уж самому Белому пришлось платить такую цену… Так значит, что? Идти к электричке? Или назад? Да что это он раскатал губу? Крысы-сгустки не дадут ему вернуться в мир Корпуса. Загрызут. Правда, Белый говорил, что загрызть-то они как раз и не смогут. Им такая сила не дана. А вот страхом задавить — пожалуйста, на это они мастера. Если, конечно, у них получится. А почему нет? Ведь не появись тогда Белый… Но «тогда» — это не сейчас. Кое-что все же изменилось.
Ознакомительная версия.
