Немного расходившись, я направился в ванную.
Тут была целая зала. Кафель, мебель, сантехника – все фиолетово-лиловое. Потолок украшали тусклые сиреневые надписи готическим шрифтом. Буквы намеренно состарены, как бы наполовину стерты временем. Раздеваясь, я с трудом разобрал: «Terra incognita» и «Primus inter pares».
Войдя в кабинку, открыл кран. Я не ожидал, что может политься теплая вода. Но вода была и горячая, и холодная.
Я мылся, размышляя о событиях минувшего вечера.
Было ли мое поведение за столом истерикой или нет? Будь мы все пьяны, все легко списалось бы на счет алкоголя. Побузили и забыли. Но, увы, я точно помнил, что, вставая из-за стола, видел перед собой две начатые бутылки. Сам я только слегка захмелел, и лишь из-за того, что выпил полбокала на пустой желудок. К тому же сказались утомление, длительное одиночество, а еще то, что мне пришлось стать свидетелем гибели двух военных…
Мне не часто приходилось быть столь категоричным, как вчера за ужином. Я никогда не любил занимать твердую позицию, обычно предпочитал приспосабливаться к окружающим и находить компромисс. Но на сей раз я чувствовал себя непонятым ветераном, словно была некая тайна, в которую посвящен лишь я один.
Я чувствовал страх. Все мои наихудшие опасения подтверждались. Мои друзья не поддерживали меня. Может, они были слишком цивилизованы и практичны для того, чтобы вступить в битву с невидимыми пришельцами? Моего азарта не хватило для того, чтобы пробудить в них истинный патриотический дух. Выжить, добраться до своих, обратиться в органы власти – вот, что было приемлемо для них, современных москвичей. Один в поле не воин. Однажды я это уже доказал. И нет у меня никакого нового плана, несмотря на то, что вчера я об этом так яро кричал.
Ладно, я всего лишь изложил идею. И от своих слов отступаться не буду. Разве я не вправе поступать так, как хочу? Я не призывал идти за собой. Просто предложил. А, услышав отказ, попрощался. А потом…
Потом произошло то, что уже много дней набирало силу, было неуправляемым, внезапным и случайным. Я на миг перескочил в реальное время, испытал потрясение и снова выпрыгнул назад. Между прочим, это был уже третий по счету подобный опыт.
Третий ли? А что, если таким образом я уже многократно перескакивал в пустые пласты, не замечая этого? Ведь между пластами нет никакого отличия, они – абсолютно идентичны.
Закончив мыться, я вытерся огромным пахучим полотенцем и внимательно осмотрел себя в зеркало.
Гематомы на ноге расплылись, превратившись в огромный багровый синяк. Я поднял и опустил ногу. Далось с трудом.
Я развернулся боком. Тело отощало, но выглядело крепким. Волосы отросли и покрывали уши до середины. Борода торчала во все стороны. Можно сбрить ее или слегка постричь, но мне всегда нравилось не думать о ней. Обычно я принимался заботиться о растительности, только когда усы начинали мешать в приеме пищи.
Я оделся. Стараясь не шуметь, вышел в коридор.
В комнате, где я спал, остались ботинки. Я вернулся за ними, включил свет и вздрогнул.
На диване сидела Мира. Она была все в том же желтом халате.
– С легким паром, – сказала Мира, жмурясь.
– Угу, – кивнул я.
Она улыбнулась и заерзала. Мне показалось, она прячет что-то за спиной.
– Не спится? – спросил я.
– Пришла проверить, как ты…
Я увидел, что диван застелен белоснежной шелковой простыней, а подлокотник покрывает подушка.
Что это? Мира за мной ухаживает! Почему она ждала меня с выключенным светом?
– Извини, если шумел, – сказал я. – А вы с Русликом где-то неподалеку спите? Ваша спальня, наверное, через стенку?
Мира покраснела, нахмурилась.
Я за ней наблюдал. Сердитость и смущение на ее лице смешались воедино. Мне показалось, она делает над собой усилие, чтобы не встать и не покинуть комнату.
– У меня отдельная спальня, – медленно сказала девушка.
Я отвернулся, не зная, чем ей возразить и не желая копать дальше. Опершись о косяк двери, стал рассматривать абстракцию на стене.
Значит, они спят в разных комнатах и ходят друг к другу в гости. Мира и Руслик. А при чем здесь я? Зачем этот шелк? Что вообще все это значит? Этот ее мягкий тон? Просто сочувствие к пострадавшему, к ослабленному? Может, это Руслан направил ее ко мне? Иди, посмотри, как там наш травмированный.
Я не мог понять, что намалевано в абстракции. Сердце забилось быстрее от вида картин, которые стали всплывать в воображении.
Сегодняшняя волна эгоизма была сильнее вчерашней. Захотелось уйти, хлопнув дверью.
Я взглянул на ботинки. Они были так запылены, что лучше бы их обувать без свидетелей.
Черт! Если уж придется остаться, то непременно надо сказать что-то резкое.
– Я думала о твоих словах, – сказала Мира. – И не могла заснуть.
Значит, Руслик таки приходил к ней. Спать не давал.
– О каких еще словах? – спросил я.
– Нельзя бежать… – ответила Мира. – И уходить в настоящую Москву тоже нельзя… Ты прав: так мы можем потерять время. Надо сопротивляться, иначе будущего нет.
Она сказала «мы». Кто это – «мы»?
Я посмотрел на нее во все глаза. На щеках ее все еще полыхал румянец.
Мира отвела взгляд, потом снова уставилась на меня. Веки ее были припухшими. Кажется, она действительно все это время не спала.
– Иначе будущего нет, – повторила Мира.
Собрав всю подлость в комок, я выдавил:
– Руслик не одобрит. Он не захочет, чтобы ты следовала моему плану.
Мира замерла, подбородок вздрогнул.
– Неужели тебе нравится повторять его имя?
– Имя?.. О, понимаю… Это только между вами.
– Да нет, ничего ты не понимаешь! – вскрикнула она. – У меня перед Русланом никаких обязательств нет!
– Тише, он же услышит…
– Ну и что?
– Ну и что? А я думал, вы с ним большие друзья…
Прекрасные черные глаза затуманились.
Наверно, Мира долго обдумывала то, о чем будет говорить со мной, прежде чем прийти сюда. Но разговор получался не таким, как она хотела.
– Странно все это, Мира, – сказал я.
– Не надо… – с укором сказала она. – Не прогоняй меня сейчас.
– Как я могу прогнать тебя из вашего дома?
На глазах ее выступили слезы.
– Прошу тебя… Не говори больше ничего. Еще слово – и я уйду. Только я не хочу уходить. Мне надо высказаться.
Вид у нее был беззащитный.
Мне стало не по себе. Где же ожидаемое жестокое удовольствие?
А может, я все придумал про нее и Руслана? Что там у них было? Флирт? Комплименты?
Да ничего, может, и не было.
А если и было, то кто я такой, чтобы ее судить?
На стуле висит мой пиджак, во внутреннем кармане золотая статуэтка. Отдать ей сейчас, что ли?
Вряд ли. Будет выглядеть как дешевый фокус.
– И чего ты хочешь? – спросил я излишне холодно, как мне показалось. – Высказывайся. Разве я перебиваю?
