Ознакомительная версия.
— Здесь вам не имперская земля — здесь у нас народ не трусливый, и все всегда по закону делает. Ну а кто не делает, того мы… Пошевеливайся: мой ужин стынет! Я, если холодное ем, злюсь очень, а когда я злюсь, то нехорош делаюсь. Так что не стой с разинутым ртом!
Глава 2 Смена кутузок
На Земле мне доводилось много на чем покататься: на сверкающих "Мерседесах" и ржавых "Копейках"; на грузовиках и велосипедах; на реактивных самолетах; и даже на дорогой яхте. Здешняя цивилизация до машин еще не додумалась: натирал зад о седло, раскачиваясь верхом на дорогом боевом коне; отлеживал спину на жердевом тележном дне; на бревне сухом одиссею неслабую совершил по морю — тоже своего рода транспорт.
Я видел залитые светом мегаполисы Земли и ее теплые моря с пальмами по берегам; здешние лесные поляны, окруженные смертью, и реки, окруженные тем же самым. Сегодня я впервые увидел город чужого мира. У меня не было "Мерседеса" или боевого коня, а продвижение по узким сумрачным улочкам менее всего походило на парад триумфатора. Тележку тянули два палача — в честь торжественного случая оба позабыли про игру в молчанку и матерились столь профессионально, что окажись здесь Тук — покраснеет. Запах от повозки шел специфический — он не оставлял простора для размышлений о ее основном предназначении. Почетный эскорт, в количестве трех низкорослых солдат, лениво переругивался с прохожими, ничем более не мешая им метко в меня плеваться.
Похоже, весь город собрался "оказать честь" презренному колоднику — народа было на удивление много. Будь это настоящий мегаполис — не удивился бы. Но где в этих двух и трехэтажных серых домишках столько размещается? Или мы на самой оживленной улице, что, учитывая ее убогость — вряд ли; или со всех окраин ради меня сбежались. Скорее все же последнее — проезд столь узкий, что крыши почти смыкаются, скрывая мостовую от солнца: не похоже на центральный проспект.
Тележку трясло немилосердно — видимо под колесами неровная брусчатка. Клясться в этом не могу — лежу на спине, и подвижность сильно ограничена парочкой досок, меж которых просунуты руки и голова. Те самые колодки: простенькая конструкция, но на удивление эффективная — даже с ногами в побег не уйдешь, а уж без них…
С ногами совсем плохо — инквизиторские палачи позвенели цепями, почесали затылки, и отказались от идеи использовать кандалы. Да и без них понимаю — от танцев пока что придется отказаться. Зато почти не болят… только ноют противно и одеревенели.
Остановились. Палачи и солдаты хором заругались на кого-то, требуя немедленно открыть ворота. В ответ их обматерили не менее профессионально, и, судя по звукам, все же завозились с запором.
Особо обнаглевшие зеваки воспользовались сумятицей и подобрались поближе. Склонилась пара рож, одна сочно плюнула в лицо, вторая горячо прошептала в ухо:
— Крепись брат! Не поддавайся псам смертных! Черный владыка уже рядом — Ортар вот-вот падет! Недолго нам терпеть осталось!
Что он несет? Или у меня бред начинается?
Опомнившиеся солдаты прекратили перебранку, матом и древками копий отогнали народ. С противным скрипом раскрылись невидимые из моего положения ворота, тележка медленно развернулась, чуть проехала, остановилась.
— Что за принца в золоченой карете вы притащили?! — опять незнакомый голос.
— Приказ его милости, барона Каркуса, — а это голос моего палача. — Приказано к вам его привезти, к колодникам в камеру.
Тот же незнакомый голос высказал в адрес барона Каркуса длинное критическое замечание, из которого в порядочном обществе допустимо произносить лишь точку в конце предложения. Палач в долгу не остался, ответил столь же брутально, после чего разгорелась очередная перепалка. Здешние хозяева наотрез отказывались принимать меня на ночь глядя, а подручные инквизитора, мягко говоря, не горели желанием тащить назад.
Пока они препирались, я впал в полудремотное состояние: боль опять накатила, да и устал что-то. Хотелось лежать и лежать на мягком тележном дне и не задумываться о материальных причинах этой подозрительно-липкой мягкости.
В себя пришел, когда меня начали выгружать. Парочка палачей без тени нежности ухватили за колодку, потащили по брусчатому двору. Ноги при этом волочились по камням, и я мог легко сосчитать все булыжники по вспышкам нестерпимой боли. На мои стоны и крики внимания обращали не более чем на чириканье вездесущих воробьев, и лишь за дверью в сумрачном коридоре один из палачей почему-то начал возмущаться по поводу моих деревянных "наручников".
Несмотря на оглушающую боль, едва не ввергнувшую меня в очередное затяжное забытье, я понял, что возмущаются отнюдь не по причине внезапно пробудившегося гуманизма. Просто колодки подотчетное имущество, и он намеревался утащить их с собой. Хозяева здешней каталажки наоборот, стремились их замутить, и, наверняка, впоследствии использовать для личных садистских надобностей. В ходе разбирательства меня вообще на пол бросили, ничуть не озаботившись сбережением переломанных ног.
От боли я на некоторое время выпал из реальности, и вернулся, когда колодки уже сняли. Чей-то сварливый голос заканючил:
— И что нам с ним теперь делать?
Палачи, уже убираясь, в крайне нетактичной форме предложили обитателю сварливого голоса вступить со мной в противоестественную связь. К счастью (а может и к горю), он оказался не настолько морально испорченным. Вздохнув, позвал кого-то невидимого:
— Колодки не тащи — не поставим мы его. Помрет до утра, если опираться на раздробленные ноги придется. А спрос с нас будет — до смерти доводить указаний не давалось. Так что доставай ручные кандалы, и к стене его приковывай, к колоднику.
— Так там кольца уж лет двести не трогали — проржавели, небось, совсем, — издалека отозвался очередной незнакомец. — Колодные кольца на потолке — там посуше: может к ним его?
— Сбежит он, что ли?! Ты на ноги его взгляни — пальцами назад смотрят. На колодных цепях сесть не сможет — коротки они. Хочешь, сам наращивай, время трать. Только я бы плюнул — никуда он отсюда не денется. Да и стенные кольца на совесть сделаны — их и здоровый не вытащит.
В коридоре посветлело, кто-то плечистый, бородатый, нагнулся, подсветил факелом, цокнул языком:
— Ноги его собаки теперь жрать побоятся. Это где ж его так приголубили?
— В старом поповском подвале обули чуток не по размеру. Давай кандалы тащи, а то до ночи провозимся. Пиво ждать не может — забыл, что ли?
— Я про такое не забываю. Волоките его — я мигом сейчас обернусь.
Опять тащат по полу, опять боль, хрипы в истерзанных легких вместо криков и сухая резь в глазах — слезы уже не льются.
Ознакомительная версия.
