Ознакомительная версия.
– Кэт!
Виталик всегда называл ее так: «Кэт». С претензией на знание английского.
– Как дела, Кэт? Гуляешь?
– Домой иду.
– Прокатиться не хочешь?
Виталик покинул водительское сиденье и подошел ближе, почти вплотную. Крепкий, широкоплечий, на полголовы выше девушки. Его побаивались. Его и Сулеймана из седьмого дома, что раскатывал по дворам на подержанном «бумере». Эти двое были последними людьми, которых Катя хотела бы встретить на пустынной вечерней улице. И вот на тебе – повезло.
– Поехали?
– Не хочу.
– Почему?
– Кэт, чего ты мнешься? Поехали на шашлык, пока погода хорошая! Зима скоро!
Это Олег с переднего сиденья крикнул. И ухмыльнулся. А за его спиной, на заднем сиденье, Катя увидела улыбающуюся Зинку, держащую в руке банку с «Отверткой». И еще одного парня, Вовку, наверное, эти трое всегда вместе болтаются.
Однокласснички, блин…
Виталька верховодил, потому что его папаша владел двумя магазинами, двумя автостоянками и дружил с местным депутатом. Отсюда у сыночка и наглость: хвастался даже, что его менты боятся трогать, потому что у папаши связи и родственники. Правда это или нет, но случай с Зинкой, которую Виталька с приятелями еще в том году затащили на чердак, показал, что доля истины в его словах была, во всяком случае, жаловаться Зинка побоялась. А им только этого и надо. Впрочем, с другой стороны, этот случай не показателен: у Зинки отец пьет, мать забитая, защитить девчонку некому, лакомая добыча для уродов вроде Виталика. А вот когда Сулейман попытался затащить на «загородную прогулку» Ольгу, у которой старший брат только‑только из армии вернулся, закончилось все тем, чем и должно было: Сулейман неделю, пока синяки с лица не сошли, из дому не показывался, а гипс с левой руки ему сняли только через месяц. И папашка сулеймановский, хозяин трех крупных палаток на рынке, связи свои поостерегся использовать, понял, что брат Ольги весь район, если надо, поднимет, а рынок – место уязвимое, неподвижное, его в карман не положишь и в родные горы не увезешь. Папашка сказал, что он без претензий и уважает мнение уважаемого брата уважаемой девушки.
Сильных всегда уважают.
Бегала, правда, по подъездам журналистка какая‑то, искала следы «межнациональных столкновений», но ей доходчиво объяснили, что стравливать людей не надо. А что подрались молодые, так это дело житейское, молодые часто дерутся, кровь у них горячая.
Кстати, о горячей крови, которая уже начинала закипать.
– Поедешь с нами? – поинтересовался Виталик.
– Нет.
– А если я тебя ОЧЕНЬ попрошу?
– Все равно не поеду.
– Не нравлюсь?
«Черт! Не зря, выходит, говорили, что он давно на Лешку зуб точит!»
На мгновение Кате стало страшно: стемнело, вокруг никого, только дружки из «шестерки» ухмыляются да Зинка пьет. Улыбаться перестала, пьет «Отвертку» не отрываясь. На Катю не смотрит. О чем думает?
А о чем Виталик думает? Затащит сейчас в машину, да на «шашлыки». Их трое, все друзья, забитая Зинка ничего не скажет или подтвердит, что Катя добровольно в «Жигули» села.
И вдруг накатила ярость. Бешеная ярость.
– Да, не нравишься! И что?!
– Почему не нравлюсь?
На его лице отразилось неподдельное удивление. Парень стал похож на обиженного ребенка – он не верил, что его можно вот так, открыто, «послать».
– Потому что ты скотина.
Виталик ударил Катю по лицу. Не кулаком – пятерней. Даже не ударил, наверное, резко и сильно оттолкнул, так, что девушка не устояла на ногах. Из машины выскочил Олег, схватил за правое плечо, рывком поднял. Виталик вцепился слева.
– Давай ее назад, к Вовке.
– А орать начнет?
– Он ей врежет.
Открылась задняя дверца. Шаг. Еше шаг.
И тут опомнившаяся Катя закричала.
А дальше – кутерьма. Слышались удары, хриплые возгласы, кто‑то ругался, кто‑то стонал. Звон разбитого стекла. Бешеные крики. И снова удары. Все это прошло мимо, осталось за границей восприятия. Ухнуло неприятным сном.
Записную книжку Людмилы Викторовны Засоровой Катя сожгла. Не заходя в квартиру, отправилась в небольшой парк, что находился рядом с домом, и там, в укромном уголке, страничку за страничкой превратила память о неизвестной женщине в пепел.
И долго сидела возле пятачка выжженной земли.
Не думала ни о чем. Просто сидела, глядя, как подхватывает ветер черные обломки страниц.
Через пять дней пришла еще одна бандероль, которую Катя сожгла, не раскрывая.
И следующую тоже.
А на четвертой сломалась. Не устала сопротивляться неизбежному, не поддалась упорному давлению неизвестного отправителя, а поняла, что должна звонить. Что не может не перебирать друзей умерших людей, не может не рассказывать им страшные новости.
Ведь кто‑то должен это делать.
И кто‑то должен выискивать «их»…
* * *
Она очнулась от собственного крика. Подскочила, запуталась в пледе, упала, вновь зашлась в крике – еще не поняла, где находится, перепугалась.
– Катя!
Слезы и бессвязные слова.
– Катя!!
Девушка согнула ноги в коленях, подтянула к груди, съежилась, словно ожидая удара, попыталась закрыться пледом.
– Катя…
Лешка встал на колени, наклонился к подруге.
– Не трогайте меня!
– Катя, это же я – Леша. Мы у тебя дома. Катя! Катя, все хорошо.
– Леша? – Она открыла глаза, с надеждой посмотрела на друга. – Леша?
– А кто же еще? – Он улыбнулся. – Мы у тебя дома. Все в порядке.
– Все в порядке? – Катя боялась посмотреть на себя – одета ли? – не сводила взгляд с глаз Лешки. – Правда?
– Все хорошо, – повторил парень. – Мы с пацанами гуляли неподалеку, успели.
Только сейчас она заметила ссадину на его скуле.
– В общем, все нормально. Виталик сказал, что он просто пошутил. И за стекло, сказал, не в обиде.
– За какое стекло?
– Ну, мы ему лобовуху разбили.
– Случайно?
– Нет, просто так.
– Хулиганы… – Катя вздохнула с притворной грустью. – Кругом одни хулиганы.
– Я не хотел тебя домой нести, чтобы мать не волновать, – продолжил рассказ Лешка. – А потом позвонил – никто трубку не берет. В общем, пришел, а на кухне записка. Вот.
Девушка развернула бумажку: «Буду в воскресенье. Целую. Мама». Подозрительно покосилась на друга:
– Прочел?
Тот – по лицу видно – хотел соврать, но передумал, рассмеялся, кивнул:
– Ага! И родителям уже сказал, что у Пашки переночую.
– Правильно сказал, – улыбнулась Катя.
Ознакомительная версия.
