— Андрей.
Я оглянулся. Не меньше десяти крупных тварей бежали сюда по свежему снегу.
Подпрыгнув, уцепился двумя руками за сук. Теперь надо подтянуться… О, дьявол! Ну почему на крыше вагона я не съел хотя бы три крысы? Где мои силы?
— Чего ты, слабак?
Что-то странное колыхнулось у меня в груди и, сжав зубы, я сделал подъем-переворот.
Твари запрыгали внизу, разевая пасти. Я прицелился было, но Марина схватила меня за руку:
— Не трать попусту заряды.
Ну вот, она опять права.
Твари повизгивали, кидаясь на ствол дерева.
— Давай повыше залезем, — предложила Марина.
Мы вскарабкались почти на самую вершину.
Туча наползла на луну. Снег усилился. К утру наметет сугробы — это плохо.
Тем временем, привлеченные запахом крови, на поляну спешили все новые и новые твари. Марина с отвращением следила за пиршеством. Эти создания пожирали сородичей.
— Лучше не смотри, — посоветовал я.
Но она не могла оторваться — жутковатые зрелища привлекают.
Визг тварей, словно чем-то шершавым, тер мозг. Скорее всего, пиршество продлится до утра…
Но что произошло со мной пару минут назад? Почему от окрика Марины, от этого слова слабак я нашел в себе силы влезть на дерево? Не связано ли это с болтовней о бывших — странных людях, сожравших самих себя, как твари на поляне? Неужели что-то связывает меня с ними? Меня, игрока?
Голова гудела. Надо бы ухитриться поспать, иначе завтра мы не пройдем и пары километров. Я принялся развешивать автоматы и рюкзаки по веткам, прочно накручивая лямки. Марине надоело смотреть на тварей. Повернувшись, она сонно следила за мной.
— Сними ботинок, — приказал я.
Марина послушно стащила обувь, сморщившись от боли. Нога маленькая, узкая и удивительно белая — ну, не игрок она! Мозоль не очень большая, но прорвавшаяся — клочок кожи над красной ранкой.
— Помажь.
Я протянул пузырек с желтоватой водой: однажды мне пришлось вброд переходить ручей, я был бос, как раз из-за мозолей, и заметил, что эта вода облегчает боль.
— Все не выливай.
Пока Марина врачевалась, я осмотрел ботинок. На пятке топорщился кусок коричневой кожи.
С помощью заточки я выправил ботинок и повесил его на ветку рядом с автоматами.
Снял куртку, протянул Марине.
— Обмотай-ка ногу.
— Не надо.
— Завтра не сможешь идти.
Она капризно изогнула губы и, взяв куртку, обмотала вокруг ноги, связав рукава. Ну вот. Теперь нога не будет мерзнуть, а к утру мозоль должна затвердеть.
Пора устраиваться на ночлег. Мне уже приходилось спать на деревьях, и я давно усвоил, что главное — не свалиться спросонья. Достал из внутреннего кармана веревку — только бы ее длины хватило на двоих.
Держа один конец в правой руке, другой перекинул через ствол дерева и схватился за него левой рукой.
— Лезь сюда.
Марина полезла ко мне сквозь ветви.
— Осторожно, — крикнул я, когда она покачнулась, едва не сорвавшись с дерева.
Прямо у ствола ветви толстые, удобные для спанья.
— Обмотайся веревкой.
Марина послушалась.
Я связал оба конца веревки суровым узлом.
Несмотря на впивающуюся в спину кору, затекающие руки-ноги, Марина скоро уснула, свесив голову на грудь. Рыжие пряди из-под шлема закрыли ее лицо, и я не мог видеть, как она дышит.
Я посмотрел вверх. За ветками чернело небо. Денек выдался суетливый, но удачный. Я жив, и это несмотря на то, что много раз плюнул в лицо Джунглей. Вернее, жив благодаря тому, что плюнул.
Джунгли полны одиночек…
Я еще раз посмотрел на спящую девушку («девушка» — надо же, вспомнил это слово!) и прикрыл глаза.
2. Утро на светлой террасе
— Андрюша, сахар класть?
Посреди террасы — солнечная лужа. На столе — широком, самодельном — небольшая круглая ваза с печеньем, пара бумажных салфеток, и больше ничего.
— Конечно, клади. Когда ты, наконец, изучишь привычки моего сына?
Женщина в застиранном синем платье вышла из дому на террасу, неся в руках дымящуюся чашку.
— Я уже изучила, Марина Львовна, — сказала она, ставя чашку на стол.
Старуха в инвалидном кресле, стоящем в тени акации, нервно повела плечами, накрытыми красным пледом, и промолчала, не повернув головы.
Женщина взяла из вазочки печенье и, надкусив, положила на стол. Стала смотреть в сад, подперев голову костлявой веснушчатой рукой. На вид ей можно было дать тридцать лет, можно и все сорок. Карие, с зеленоватыми крапинками глаза смотрели тускло; светлые волосы, собранные на затылке в тугой пучок, казалось, прикрывали глубокие залысины. Она постоянно вздрагивала, будто опасаясь чего-то.
— Андрей, кофе стынет, — неуверенно сказала женщина, повернув голову в сторону двери, ведущей с террасы в дом.
— Что он там делает? — глухо произнесла старуха.
— Бреется.
Женщина поднялась и, подойдя к краю террасы, оперлась на деревянную перегородку. Сразу перед домом располагался сливовый сад — деревца слабые, с большим количеством отмерших веток и лишайниками на стволах. Сад перерезала тропинка, ведущая к калитке. За калиткой стелилась пыльная дорога.
Старуха покосилась на женщину. У нее были маленькие, глубоко посаженные глаза. На щеки накинуты красные сеточки капилляров. Она казалась грузной, даже толстой, но ноги в приспущенных вязаных чулках, торчащие из-под махрового халата, были тонкие и синеватые.
— Хоть бы сад в порядок привела, — кашлянув, заговорила старуха. — Перед людьми стыдно.
Плечи женщины дрогнули, но она промолчала.
— Ничего по дому не делаешь, все на Андрюшку спихнула.
— Мама.
Худощавый высокий мужчина с полотенцем на плече вышел на террасу. Он только что побрился, но кожа на лице не посвежела, осталась землистой.
Андрей присел к столу, взял чашку, сделал глоток. Поморщился.
— Возьми печенье.
Женщина вернулась к столу.
— Ты что, порезался?
Дотронулась до щеки Андрея.
— Пустяк, — тот отстранился. — Почему печенье в нашем магазине всегда краской пахнет?
— На рынке надо брать, — подала голос старуха.
Андрей допил кофе и поставил чашку на стол.
— Все, побежал.
Он исчез в доме и через пару минут вернулся, одетый в похожую на пальто светлую куртку, в левой руке — кожаный портфель.
— Возвращайся поскорей.
В глазах женщины промелькнула тоска.
Андрей кивнул и, спустившись по ступенькам с террасы, зашагал по тропе к калитке. Приподнявшись, женщина следила, как он, ссутулившись, прошел по дороге и исчез за поворотом.
