Людмила Белаш - Ключ власти

На пути к Гатаре первыми пропускали воинские эшелоны. Товарные, пассажирские и даже почтовые ждали, уступая дорогу армии. Зачехлённые тягачи, обитые жестью транспортные сани, глухие вагоны с красной меткой «Опасно — ЯД!». Стоянка, загрузка углём и заправка водой. Для согрева — чарка водки на брата.

— С новым годом, служивые! Куда путь держите?

— Проходи мимо. Нам знать не велело, а вам тем более.

Пьяный зевака на станции пятился, сдвинув шапку вперёд и почёсывая затылок. Эхма! что там, на платформах под брезентами?.. ракеты? Рядом часовые с ружьями, штыки примкнуты… Важное дело! должно быть, манёвры.

Сдвинулись флаги семафора, закаркал рупор:

— По третьей линии проходит литерный состав!

Одетый в железо, дыша из труб дымом пополам с искрами, с лязгом и гулом, взметая позёмку — бронепоезд! Башни глядят настороженными пушками, торчат шестиствольные картечницы.

В замешательстве, пожёвывая ус, полковник читал срочную телеграмму: «Причине снегопада зпт потепления погода нелётная зпт велик риск обледенения дирижаблей тчк приказ действовать без поддержки авиации».

— Ах, гром в душу! Эту погоду — ешь её дьяволы!..

Миновав горы, эшелоны стягивались к одному месту на карте. Вдоль путей — поля под снежным саваном. Холмистая даль затуманена сизой дымкой. В безмолвии спящей страны — лишь стук колёс по стыкам и тревожные гудки. На стоянках полковой священник исповедовал и отпускал грехи, а старший писарь опечатывал и клал в железный ящик завещания. Все нюхали воздух — какая погода?

— Сыро. Аэронавты не взлетят. Враз на дирижабль тонн десять льда налипнет. Столько же бомб вычитай в минус…

— Дьявольская сволота нарочно подгадала, когда с неба грянуть!

В вагоне у печурки ветеран-фельдфебель внушал новобранцам:

— Ребята, чур, без страху. Помирать — один раз. А ты гляди на меня и думай — воевать так, чтоб победить. Мы — отдельный корпус, «охотники за звёздами»!.. Я б и дальше с бабой нежился, но видишь — сам вызвался в полк, потому что — надо божий Мир спасать…

Тягостное время уходило день за днём, как часы перед казнью. Высадились, встали лагерем в пустом селе — жандармерия заранее эвакуировала и крестьян, и скот. Только рыжая кошка жалобно мяукала, сжавшись в углу — кругом топот, гомон, лязг, рокот паровиков!.. Молодой офицер наклонился, подманил её.

— Поручик, оставьте! нам не до зверюшек.

— Жалко. Всё-таки душа живая. — Взяв кошку на руки, офицер гладил её, а рыжая доверчиво урчала, тёрлась о его шинель.

— Да вы прямо дрессировщик, Вельтер. Вам бы в цирк… Лучше займитесь расстановкой караулов.

Дело закипело — готовили пусковые станки ракет, ладили бомбомёты дымовой завесы. Химики в своих палатках на отшибе заливали жидкий газ в боеголовки. Подтянули провод от железнодорожной станции. Кто знался со связистами — то и дело бегали спросить:

— Ну, что там? где упадёт?

— Здесь или рядом. Обсерватория даёт погрешность в сто миль. Главное, чтоб не прямо в нас, а то по маковку в землю вобьёт…

Последнюю ночь многие не спали. Лежали, шёпотом ругались и молились, слушая — когда же?..

Кошка наблюдала, как поручик при свете керосинки пишет жене: «Когда ты получишь моё письмо, война уже начнётся. Пожалуйста, не бойся за меня, наш полк прекрасно вооружён. Поезжай к родителям, там будет спокойнее. Я нашёл здесь премилую кошечку, она тебе понравится — рыжая с белой манишкой, кончик хвоста и лапки тоже белые…»

Утром первой всполошилась кошка — перед завтраком, едва кашевары разогрели полевые кухни. Заметалась, потом стала скрестись в дверь с тоскливым мявом, будто просила: «Выпустите!» Минуту спустя в потёмках над далёкими горами послышался глухой, громадный рокот, словно голос огнедышащей горы. Лагерь замер, потом вмиг засуетился, раздались крики: «Поротно — стройся! Заводи тягачи!» В беготне сборов все невольно озирались на зловещий звук.

Сверкнуло в тучах. Затлело ржаво-красное сияние, с каждым мгновением всё ярче разгораясь. Летящий грохот стал рёвом, он сотрясал небо. Тучи разорвались, багровый шар пламени наискось пронёсся над землёй, с треском и вспышками канул за горизонт — сквозь холодную утреннюю хмарь издали донёсся гул падения.

— По саням! Быстро, быстро! — надрывались командиры.

Спереди лыжи, сзади катки с гребнями-зацепами — паровики поволокли по снежной целине широкие, как баржи, сани со штурмовой пехотой и ракетными станками.

— Согласно расчётам, мы ближе всех к кратеру. Времени в запасе мало… — цедил полковник, пытаясь в бинокль рассмотреть, что творится в той стороне, где упала «тёмная звезда». — Успеем подойти, открыть огонь — надежда есть. Запоздаем — будет пекло. Без авиации придётся туго… Лишь бы другие полки поскорей подтянулись!

Те офицеры в штабных санях, кто получил звание в мирное время, слушали с напряжением. Впереди был мрачный горизонт, за ним их ожидала неизвестность. Там среди развороченного поля дымился свежий кратер.

Оставшиеся в лагере нет-нет да глядели вслед ушедшим тягачам.

Серый день мало-помалу разгорался, бестеневой свет неба лёг на поля, тишина угнетала. Ветер уносил тучи, в просветах заголубело небо, но над горизонтом висела тьма — она всегда сгущается над кораблём дьяволов.

Вот — взлетели мощные сигнальные ракеты: «Мы вступили в бой».

Едва растаял свет ракет, как замерцали яркие беззвучные зарницы — ядовито-жёлтые, они пульсировали в тучах.

— Что это, ваше высокоблагородие? — Поручик часто дышал от волнения.

— Погибель, — ответил сквозь зубы капитан лагерной базы и, опустив бинокль, бросил телеграфисту: — Передай в штаб — против наших лучевые пушки.

Новые ракеты взвились: «Переходим к обороне». Над холмами появилась тучка дымовой завесы.

— Ну, дай бог удачи наводчикам! — осенился капитан. — Теперь вся надежда на пусковые станки… если батареи живы.

Но больше сигнальных огней не было.

В молчании выждав время, капитан деревянным голосом скомандовал:

— Свернуть лагерь. В сани — только людей, оружие, кассу и канцелярию. Через час скорым маршем отходим к станции.

— А… палатки, кухни?

— Всё бросить! Фуры с провизией — заминировать, продукты — отравить. Не подорвутся — пусть едят. Скоро их машины будут здесь.

Поручик предложил было:

— Может, ваше высокоблагородие, оставить группу… чтоб помогли отступающим? Я с моим взводом…

Но капитан безнадёжно покачал головой. Лицо его окаменело от горя и злобы:

— Помогать некому. Из полка остались только мы.