Ознакомительная версия.
— Какую? — жадно спросил Сергей.
— Хм… — Гриша снова задумался. — А как, кстати, твоя фамилия?
— Пепельница.
Анархист вскинул брови.
— Родственник? — с уважением осведомился он.
— Однофамилец…
Гриша озадаченно почесал хрусткую бородку.
— Пепельница… Украина?.. Униаты, УНА-УНСО… Нет! — решительно сказал он. — Тогда уж лучше прямо в католики… Куришь?
— Курю…
— Значит, и в старообрядцы не примут… А в синагогу — пятым пунктом не вышел. Хотя… Капица, Маца, Пепельница… Может, и проканаешь под иудея…
— А разве Капица?..
— Ну, раз академик… — Анархист хмыкнул, оживился. — А знаешь, синагога — это выход. В крайнем случае переправят в Израиль…
— Ну да, в Израиль!.. — Сергей пригорюнился. — Там же сейчас пальба… эти… филистимляне! И потом — что толку? Если хранитель обидится, он меня и в Израиле достанет…
— Вот там-то он тебя как раз и не достанет!.. В Израиле, чтоб ты знал, пропаганда христианства преследуется законом. Но тут, видишь, другие заморочки… Обрезание, то-се…
— Ой!.. — испуганно сказал Сергей.
— Вот и я о том же… — мрачно молвил Гриша.
Пароход… плывет…
набит… Рувимами…
пресекающимся, фальшивым от горя голосом напевал Пепельница, нетвердо ставя ноги на попрыгивающий вправо-влево тротуар. Брел куда глаза глядят. Милиционеры при виде него рассеянно отворачивались. Даже их проницательный ум с негодованием отвергал мысль, что у этого пьянчужки может найтись при себе сумма, способная заинтересовать правоохранительные органы.
Что же делать-то? Делать-то что? И как это его угораздило взять да и брякнуть в глаза: хочу, мол, другого хранителя!.. Откуда только отвага взялась? Всегда ведь был кроток, робок, ни начальству не перечил, ни супруге… Один только раз, на самой заре перестройки, нашел в себе силы проспать в знак протеста субботник — и то неудачно!.. До самого пробуждения таскал с Лениным бревно по Красной площади, проснулся — в холодном поту, весь разбитый…
Сергей вспомнил крестившего его моложавого попа (темный цыганский взгляд, разбойничья борода) — и помянул батюшку тихим матерным словом. Нашел кому подсунуть!.. Тоже мне хранитель — наезд не мог как следует организовать! Теперь вот по его милости вся группировка под ударом, все сорок два человека…
Капица, Маца, Пепельница…
А что, если в самом деле принять иудаизм — и в Израиль? Евреи своих в обиду не дадут. И денег у них навалом — как-никак Россию продали…
Да, но обрезание… Боли Сергей боялся сызмальства.
Так, горестно перевирая крамольный мотивчик, он добрел до площади Согласия и Примирения (бывшая площадь Октябрьской Революции). Место уникальное, его даже туристам показывали. Справа сияли купола православного храма, слева торчал шпиль костела, сзади и спереди располагались синагога и мечеть (в прошлом — кожвендиспансер и спортивное общество «Трудовые резервы»). Оба здания были в строительных лесах, и Сергей вечно забывал, которое из них синагога. Кажется, вон то, без каланчи…
Обрезание… Может, его сейчас как-нибудь обезболивают?.. Пепельница представил себе шприц с новокаином — и чуть не лишился чувств…
А вот у кого бы все-таки спросить, которая из этих двух строек синагога?
Внимание Сергея привлекла группа смуглых носатых мужчин. Пепельница призадумался, потом бесшабашно махнул рукой и, стараясь не пошатываться, двинулся прямиком к незнакомцам.
— Бр-ратаны! — решительно обратился он. — А не знаете, где тут обрезания делают?
— Иди, да? — укоризненно сказал ему один из них. — Ти савсэм пьаный!..
— Нет, ну… я ж не бесплатно… — обиделся Пепельница и с гонором поволок из кармана шуршащую горсть купюр.
Глаза незнакомца вспыхнули.
— Дарагой! — вскричал он, вновь обретя дар речи. — Так бы и гаварил! За такие дэнги я тибя сам обрэжу!
Обрезание Пепельнице сделали на дому. Самого обряда он на сей раз не запомнил вообще — не столько от боли, сколько от страха. Подпрыгнула температура, всю ночь прометался в бреду. Мерещились ему раскинутые веером пальмовые кроны и филистимлянин огромного роста, целящийся из рогатки. Очнулся лишь утром. По ветхим обоям порхали изумрудные блики. В перекосившемся кресле почему-то лежали два туго набитых мешка с черной трафаретной надписью: «Сахар», а посреди комнатенки стоял смуглый крылатый красавец кавказского типа.
— Мусульман? — грозно и весело спросил он Пепельницу.
— Я?.. — Сергей обмер и в ужасе натянул простыню до глаз.
Свят-свят-свят!.. Неужели все-таки перепутал? Обрезался — да не в ту веру…
— Мусульман! — приподняв простыню, удовлетворенно изрек крылатый красавец. — А я — твой хранитэл! — Он повернулся и ткнул лучезарным перстом в мешки с траурной надписью «Сахар». — А эта — гэксагэн…
Стоило смыслу грозных слов проникнуть в сознание, как оно немедленно стало меркнуть. Последнее, что удалось услышать Пепельнице, уплывая в небытие, — это разухабисто-ленивую гармонику да циничный тенорок анархиста Гриши из распахнутой форточки:
Пароход гребет
винтами битыми.
Будем рыбу мы кормить
вахабитами…
Delirium Tremens
(Страсти по Николаю)
Разве возможно бы было, чтобы люди непьяные спокойно делали все то, что делается в нашем мире, — от Эйфелевой башни до общей воинской повинности?
Лев Толстой
Вначале был голос из санузла. Мужской. Незнакомый.
— У, ал-каш! — с невыносимым презрением выговорил он. — Не пьешь ведь уже, а с посудой глотаешь!
Николай Цоколев, бывший интеллигентный человек на излете физических и нравственных сил, сперва оторопел, потом обмяк. Точно зная, что говорить в туалете некому, он все же приоткрыл дверь и в страхе уставился на желтоватый унитаз без крышки.
Сердце оступилось в некую довольно глубокую яму и несколько секунд безуспешно оттуда выкарабкивалось.
Выкарабкалось. Николай перевел дух. Однако стоило прикрыть дверь, как голос возник снова.
— Люди рук не покладают! — наслаждаясь выверенными актерскими интонациями, продолжил он. — Мил-лиарды крадут! На нобелевку тянут! А тебе за бутылкой лень сходить — Нинку послал, кор-роед!
Колян ужаснулся и, поражаемый голосом в почки, трусливо зашкандыбал по коридорчику. Добравшись до комнаты — обмер. Из форточки с чисто фрейдистским бесстыдством торчал ствол артиллерийского орудия, увенчанный мощным дульным тормозом.
Ознакомительная версия.
