— Должно быть, жить здесь одно удовольствие! — заметил, раскурив сигару, толстяк-иностранец. Цепочка от часов пересекала его брюшко, будто немного провисший экватор на глобусе.
Дети кушали пирожки с печенкой, дамы лакомились суфле и пили шипучий лимонад, буфетчик откупоривал бутылки с пивом для господ. У вагонов третьего класса публика попроще раскуривала трубки, разворачивала платки с припасенной снедью и поглядывала, как торговец вкручивает насос в пивной бочонок.
— Кажется, в одно время приезжаем, и всегда ждать приходится, когда пивняк наладит свою помпу.
Отцепленный локомотив, с шипением пуская белые султаны пара, подъехал к водокачке. Загремел желоб транспортера, нагружая тендер углем.
— Какая пыль, фу! Дети, вернитесь ко мне! Иначе вы станете черными как трубочисты, — волновалась гувернантка. Но мальчики не слушали, зачарованные рокотом механизма и усатым человеком в промасленной робе, который колдовал с рычагами, направляя поток угля.
— Минита Эль, кто эта девочка? — тихо спросила гувернантку дочь хозяев. Она была постарше братьев, уже думала о своей внешности, не ротозейничала попусту, а любознательно поглядывала по сторонам и все-все замечала.
— Которая?
— Вон та, минита. В наручниках. Рядом с женщиной в темном платье.
Гувернантка строго выговорила воспитаннице:
— Барышня, вам не пристало обращать внимание на разных негодниц. Если юную особу заковали в кандалы, значит, она нарушила закон и поэтому наказана. Возможно, она воровка. Останьтесь здесь, я должна увести ваших братьев от этого угольного кошмара.
Нарядная девочка продолжала разглядывать странную пару, стоявшую в тени под деревьями, за решетчатой оградой перрона.
Гладко зачесанная дама в длинном платье цвета крепкого кофе носила форменную шляпку с кокетливо подогнутыми полями и кокардой на шелковой ленте. Издалека было не разобрать, что изображено на серебристой бляхе. Кожаный пояс дамы напоминал солдатский ремень, к нему подвешены ключи и кошелек. Девочка рядом с дамой была немного взрослее наблюдавшей за ней барышни, худощавая и скуластая, похожая на грустную птицу. Поля ее мятой матерчатой шляпы обвисли, покоробились от бесчисленных стирок, а грубое бурое платье, казалось, только что вынули из вошебойки. Портрет завершали уродливые башмаки с толстыми подошвами и, что самое ужасное, каучуковые браслеты на запястьях. Витая смычка мешала рукавам полностью скрыть это позорище.
«По-моему, такой куколь на девочек напяливают только в приюте. Или в дисциплинарном доме, — рассуждала про себя юная барышня. — А женщина похожа на жандармиху. Не хотела бы я иметь гувернантку вроде нее!»
Ту сторону жизни, где находились дисциплинарные дома, она знала плохо, в основном по нравственным книжкам. Где-то там, в грязных и тесных рабочих кварталах, живут необразованные люди, которые пьют пиво большими кружками и едят жилистую говядину. Там крикливые неряшливые женщины, дети-оборванцы, воровство и брань.
Но если простые люди будут прилежны и благовоспитанны, они могут высоко взойти. Недавно батюшка слушал доклад астролетчика, который сделал десять оборотов вокруг Мира и фотографировал планету сверху. Он вышел из самых низов, а поднялся до звездных высот!..
Про этого офицера много писали в прессе, какой он герой. Его фотографию барышня вырезала из газеты и хранила в своем дневнике. Молодой, красивый, просто прелесть: стройный, с чудесными глазами, в шикарном мундире астраль-поручика, а на груди орден Белого Жезла.
Пыхтя, паровоз подал назад. Вскоре лязгнула сцепка, и металлический стук пробежал по цепи едва качнувшихся вагонов. Станционный служитель ударил в колокол и крикнул:
— Просьба к пассажирам занять свои места!
Барышня проследила, куда направятся жандармиха с воровкой или приютской птахой. Все-таки дама, опоясанная ремнем по талии, соблюдала кое-какие приличия: она выждала до двух ударов колокола, чтобы перрон опустел. Даже если эта, в буром платье, очень плохая, нехорошо вести ее в наручниках через толпу.
Двое из приюта, а может из дисциплинарного дома, сели в вагон третьего класса.
«Может, мне следовало дать ей пирожок? — сомневалась барышня, устроившись на плюшевом диване своего купе. — Матушка говорит, падшим надо оказывать милость, чтобы они вернулись к добродетели. А батюшка жертвует на приюты».
Подумав так и эдак, она решилась:
— Минита Эль, я могу оказать той девочке помощь?
Гувернантка нахмурилась:
— Господи, ан Лисси, что вы взяли себе в голову? Вам следует забыть о ней, она не из вашего общества, будьте благоразумны.
— А матушка меня учила, — настаивала Лисси, — что в каждом человеке есть душа от Бога Единого, и каждый получит свою долю.
— Ее доля в том, чтобы каяться и исправляться. Нельзя потакать тем, кто заслужил кандалы.
— У меня остался пирожок. А еще есть карманные деньги. Матушка сказала, что я могу подавать милостыню и жертвовать на лазареты для больных чахоткой.
В глазах Лисси поблескивало фамильное упрямство. Гувернантка знала, что появление этого блеска означает одно: девочка будет упорствовать, пока не добьется своего.
— Дай пирожок мне! — заныл самый младший.
— Ты что, мало их слопал? Будешь пузатый, как тот иностранец.
— Ан Лисси, нельзя говорить «слопал», это простонародное выражение. Надо говорить «скушал».
— Лис, ты жадина! Жадина!
— Вы проводите меня, минита Эль? — коварно спросила девочка. — Я боюсь одна идти в тот вагон. Там страшно переходить по мостику.
Колокол ударил трижды, паровоз дал протяжный гудок, и поезд тронулся. Игрушечная долина с чистеньким поселком поплыла назад. Гувернантка едва преодолела соблазн цыкнуть на барышню, чтобы та думать забыла о своем капризе. Ох, эти дети! В государственном приюте обходиться с ними куда проще.
— Кондуктор, присмотрите за детьми. Я с барышней должна ненадолго отойти. Если мальчики будут просить вас открыть окно, ни в коем случае не открывайте, они могут простудиться.
Проводник ответил поклоном, принимая за услуги мелкую монету. У себя в одноместном купешке он давно отпустил стекло, чтобы хоть на ходу ветерок веял. Пусть даже дым паровоза залетает, ничего. Такая духота, словно воздух сгущается! Нет-нет да поглядишь на небо: что за напасть, не гроза ли будет?
Конвойная дама обходилась с Ларой просто и бесчувственно, как с чемоданом. Говорить между собой им было не о чем, поэтому они в основном молчали. Особенно Лара.
Проездные документы давали обоим право на безденежный проезд. Конвойной туда и обратно, Ларе в один конец.
