Ознакомительная версия.
Полк уже не спал. Наземные экипажи спешно готовили машины к боевому вылету – приземлившись, Дирк нашел Торна возле его самолета. Медведь пыхтел, страшно ругался и при помощи двоих ефрейторов в замасленных робах пытался влезть в сложную сбрую парашютных ремней. Благодаря надетому сосисочному жилету он казался невероятно толстым: становилось страшно за целостность тесной и хлипкой кабины «Мессершмитта». Медведь вполне мог разломать ее своим героическим брюхом.
– А, – сказал он, прекратив поливать парашют и ефрейторов матом, – это вы… как успехи?
– Дружище Гюнтер уделал «Веллингтон», – невозмутимо сообщил Дирк. – Вот и он, кстати.
– Какого дьявола ты летаешь без парашюта? – зашипел Больт, подходя к крылу командирского истребителя. – Я там, в темноте, и не заметил… а тут, смотрю – выскакивает из кокпита чуть ли не голый!.. Спятил?
– Он всегда так, – проворчал Торн, – у него личное дело от взысканий пухнет – того и гляди разорвется к черту. А вы, герр гауптман, – докладывать не желаете?
– Герр оберст-лейтенант! – поспешно затараторил Больт, вытягиваясь в струнку. – В процессе ознакомительного полета нами был обнаружен и сбит английский разведывательный самолет марки «Веллингтон»…
– Не «нами», а «мной», – негромко перебил Винкельхок, глядя в сторону.
Больт осекся и посмотрел на него с искренним удивлением. Дирк махнул рукой и выразительно поморщился.
Торр закончил наконец сражение с парашютом, оправил на себе бесчисленные лямки и дернул ладонью:
– Потом разберемся. Вы пока отдыхайте. Сегодня работы немного, обойдемся без вас. Полк, взлет! – крикнул он, обращаясь к стоявшему поодаль адъютанту.
Ефрейторы деловито забросили тушу командира в кабину. Торн захлопнул фонарь, стоявший поодаль фельдфебель-выпускающий взмахнул флажком, и командирская машина, поднимая пропеллером тучи пыли, двинулась вперед.
– А ты оригинал, – проорал Больт через рев моторов, – шутки у тебя… ну, идем в столовую – надеюсь, нам оставили пожрать.
– Ночью макаронные ребята выводят из гавани свои подлодки, – объяснял он, расположившись в просторном бараке офицерской столовой, оставшейся от итальянцев, – ну а за ней, естественно, остается светящийся след. Эти мерзавцы подкрадываются в снижении – и пожалуйста: пара бомб, и лодке приходится возвращаться на ремонт. Утопить ее удается редко, потому что трусливые британцы не решаются на второй заход, сразу же уматывают, но зацепить иногда получается. И плюс, конечно же, разведка. Ночью они тут все рассмотрят, а потом, бывает, налетит толпа «Свордфишей» с какого-нибудь авианосца – причем именно тогда, когда все итальянцы разлетелись по своим делам, и стоящие в порту корабли защитить некому.
Дирк молча жевал тушеную капусту со свининой и жалел об отсутствии пива. Во Франции, кажется, кормили лучше, к тому же иногда удавалось смыться в близлежащий городок и слегка оторваться в винном погребке у папаши Людо, который хоть и не любил немцев, но вина наливал исправно. Здесь о винах и развлечениях следовало забыть: даже если Медведь и отпустит в Триполи, делать там все равно нечего.
Впереди ждала бесконечная скука, сражения с британскими олухами, еще более бестолковыми, чем их собратья над Островом, и песок. Все кругом ходили в летных очках, и Винкельхок быстро понял, почему: нередкие порывы горячего пустынного ветра поднимали целые облака пыли, моментально забивавшей глаза. Желтая пыль была сутью бытия.
Она делала людей усталыми и раздражительными, и они мечтали поскорее вернуться в Европу, прочь от изнуряющей желтой жары; она проникала во все механизмы, и техники едва успевали менять воздушные фильтры карбюраторов и раз за разом перенабивать шприцами пресс-масленки; она была везде и всюду.
Дирк неожиданно отложил вилку и на секунду стиснул зубы. Призрак его страха, многие годы шедший за ним по пятам, вдруг преобразился, став холодной (проклятье, почему холодной в такую жару?!), неуловимо движущейся фигурой, облаченной в желтый саван из африканского песка.
Он зажмурился. Бегство, продолжавшееся долгих одиннадцать лет, это отчаянное, преисполненное лжи бегство от самого себя научило его находить ответы на все вопросы. Его ждал новый страх, новый старый страх, спасенья от которого не было.
– Что с тобой? Дирк, тебе плохо? – Больт, перегнувшись через столешницу, встревоженно тормошил его за плечо. – Может, позвать врача? Что ты молчишь?
– Я не успел привыкнуть к жаре, – разомкнул запекшиеся губы Винкельхок, – это пройдет. Я слишком долго жил в Европе и отвык от таких температур.
– Слишком долго? – не понял Больт, успокоившись. – Что ты хочешь этим сказать?
– Я родился в Анголе. Мой отец был врачом в небольшом городке.
– А… то-то мне показалось, что твоя фамилия звучит несколько по-голландски. Так ты, значит, из бурской семьи?
– Да, Гюнтер. У нас там все перемешались, и уже невозможно понять, кто немец, а кто голландец. Впрочем, мы привыкли считать свою кровь немецкой.
– Интересно, – дружелюбно блеснул глазами Больт, – я когда-то мечтал побывать в ваших краях. Может быть, после войны…
– А я стремился в Европу. В Германию я попал в тридцатом.
– Планерная школа? – почти утвердительно поинтересовался гауптман.
– Нет, я научился летать в Йоханнесбурге. Правда, этому никто не хотел верить и мне пришлось пройти курс обучения полетам в школе под Франкфуртом. Потом – Люфтваффе, с первого дня их появления на свет. В тридцать седьмом – Испания, «Легион Кондор»… Там я и подружился с Торном.
– Я так и понял. Я хочу сказать, понял, что ты знаешь его с Испании. Командир не особенно приветлив, и уж тем более трудно представить, чтобы он так фамильярничал с кем-то из своих офицеров.
– Медведь замечательный человек, – возразил Винкельхок, – да, он бывает грубоват, но зато никогда не дает своих в обиду. Что еще можно требовать от командира? Он же не нянька, чтобы вытирать нам задницы.
Больт вдруг стал задумчив.
– Вероятно, – согласился он, откладывая вилку. – Знаешь, я, человек сугубо штатский, не всегда могу правильно оценивать ситуации, возникающие во взаимоотношениях с начальством. Вся эта война… меня оторвали от милых моему сердцу старинных трактатов, швырнули в воздух и сказали: лети, парень! Вроде как ребенка, которого учит плавать жестокосердый папаша. Надеюсь, – он смущенно поднял на Дирка ставшие беспомощными глаза, – я не показался тебе излишне сентиментальным?
Винкельхок хлопнул гауптмана по плечу и откинулся на спинку парусинового стульчика. В эти секунды ведущий стал для него на порядок симпатичнее.
– Вздор, старина. Я смотрю на все эти вещи несколько иначе, чем ты, возможно, думаешь. Я прекрасно понимаю, что многих из нас воинами сделала только судьба – но отнюдь не тот Дух Великой Германской Нации, о котором так любят трещать в Берлине. Все в этой жизни надо разделять… прости, я забыл, что ты философ, – мой дилетантизм, конечно, смешон, и ты понимаешь все куда лучше меня.
Ознакомительная версия.
