Жесткие осязательные волоски на концах крыльев и на плечах самки распрямились от боли, когда Куэнкэй-Ну соединился с ней, вводя в яйцеклад свое семя.
Некоторое время оба провели в полной неподвижности. Наконец, почувствовав, что все закончено, Куэнкэй-Ну, удовлетворенный и успокоенный, отодвинулся от тела самки. Затем взобрался на дерево, на ту же ветку, где все еще висел мертвый соперник, и упоенный собственным величием, величием задуманного преступления, принялся мечтать…
А самка мантулис выполняла свою работу.
Неторопливо, на полусогнутых лапах, перемещаясь вдоль хребта пожирателя, она раз за разом осторожно погружала длинное и скользкое жало яйцеклада, которым заканчивался короткий хвост, в глубокие карманы боковых ртов пищи. Оглушенная волей молодого охотника куарай, самка двигалась вяло, словно во сне, но выполняла все правильно. Теперь нужно ждать, пока выведется молодняк, а Куэнкэй-Ну все это время будет охранять свое потомство от соперников. Охранять с наслаждением и чувством восстановленной справедливости.
Тяжелый незнакомый звук родился где-то высоко над головой, быстро перерастая в оглушающий рев. Страх тяжелой лапой пожирателя вдавился в хребет Куэнкэй-Ну, заставив его приникнуть грудью к ветке и замереть. Внутренний взгляд заметался в поисках опасности, затем обратился вверх…
Он увидел…
Он увидел, как огромное гнездо чужаков, такое же, как и в прошлый раз, падает с неба, выставив в сторону леса ярчайшие огненные жала…
Сбежавшая в прошлый раз прямоходящая пища все-таки вернулась!
И она падала прямо ему, Куэнкэй-Ну, на голову!
Гром затих где-то недалеко в лесу.
Все еще прижимаясь к ветке, под которой болтался мертвый соперник, Куэнкэй-Ну довольно быстро понял, что ошибся в предположениях. Любой бы на его месте ошибся, опыта охоты за летающей пищей из огненного гнезда не было даже у вождя – он ясно это понял при слиянии с его сознанием, когда рассказывал Содоруй-Да о новой пище, виденной в лесу.
Итак, гнездо опустилось в значительном отдалении от охотника, и исчезло, скрывшись за лесными зарослями, опасность ушла, растворилась, зато вернулась уязвленная гордость. Проклятое гнездо напугало его еще раз. Его, основателя нового рода куарай! Нет, не так – рода куэнкэй! Напугало в тот самый момент, когда он мечтал о будущем величии своего нового племени, которое будет состоять из его потомков! Это было унизительно – когда твои мечты прерываются столь бесцеремонным образом.
Куэнкэй-Ну рассерженно зашипел, выгнув хвост, затем полоснул костяными пальцами по голове мертвого мантулис, разодрав кожу до черепной кости. Кровь бывшего соперника уже свернулась, и из ран выступила лишь мутная сукровица. Но немного полегчало. Ладно, гордость подождет, сейчас у него есть занятие поважнее. Раз он задумал основать новый род, то небесная пища пригодится ему самому.
Куэнкэй-Ну одним прыжком соскочил с ветки на землю, пританцовывая от возбуждения, подбежал к самке, все еще испуганно прижимавшейся к боку пожирателя веток, словно парализованный зверь способен был ее защитить от гремящей с неба угрозы, насмешливо фыркнул и осторожно провел костяными иглами по ее загривку. Самка заметно успокоилась и доверчиво потянулась к охотнику, признав его своим повелителем. Куэнкэй-Ну деловито погладил ей брюшко, определяя, сколько там могло остаться яиц, и довольно зашипел, ощутив его упругость. Самка попалась очень плодовитой. Чем крупнее пища, тем больше на нее уходит яиц, и тем многочисленнее будет вылупившееся потомство. Но, несмотря на размеры пожирателя веток, самка потратила на него лишь половину будущего выводка.
Великолепные перспективы.
И не менее серьезные затруднения.
Он не мог уйти, оставив свое потомство без охраны. Не только чужие охотники могли добраться до пожирателя, но и другое лесное зверье. Самка – слишком нежное создание, она не сможет защитить потомство. И забрать ее с собой сейчас нельзя, без нее молодые куарай просто не выведутся. Своей хвостовой иглой она должна постоянно вводить в плоть пожирателя порции фиссу,[16] способствующей пробуждению и развитию молодняка из яиц. Но и небесная пища может снова улететь.
Злость вернулась, спугнув хорошее расположение духа.
Неразрешимая проблема заставила его лихорадочно метаться вокруг пожирателя в попытках придумать выход, костяные иглы пальцев безжалостно кололи мягкую землю, срывая мох, но он этого не замечал. Успокоенная самка флегматично жевала кустик чхой,[17] оказавшийся поблизости, но и она Куэнкэй-Ну сейчас не интересовала. Предок-куарай благосклонен к нему, раз послал такой щедрый двойной дар, но Куэнкэй-Ну не мог разорваться, чтобы принять все. Значит, нужно решить, что важнее…
И Куэнкэй-Ну сразу успокоился.
Это же было очевидно. Конечно же – его потомство. Еще неизвестно, что и как получится с этой небесной пищей, а туша пожирателя веток с молодняком охотника внутри – вот она, только лапу протяни. Живая и теплая…
Слишком живая, неожиданно понял охотник, оборачиваясь в стремительном прыжке. И все равно опоздал.
Присев на все четыре лапы рядом с тушей пожирателя веток, самка в этот момент, выгнув над своим плечом хвост, как раз вводила жало в боковой рот пищи, обогащая яйца необходимой фиссу. Куэнкэй-Ну еще находился в прыжке, когда ближайший к самке толстогубый рот жертвы вдруг широко распахнулся. Мускульный мешок рта выдвинул вперед тупые роговые челюсти и сомкнул их на плече ничего не успевшей понять самки. Раздался хруст костей…
Жало охотника с лету вонзилось в язык пожирателя, впрыснув большую дозу яда, и только потом его лапы коснулись тела зверя. Куэнкэй-Ну пружинисто оттолкнулся от панцирной туши, отскакивая на безопасное расстояние. Но челюсти пожирателя уже замерли, мгновенно обездвиженные, а покалеченная самка медленно повалилась ничком, распластав по земле крылья. Укус зверя не только разорвал ей плечо, но и сломал позвоночник. Самка умирала.
Куэнкэй-Ну не хотел думать о причинах, по которым его настигло ужасное проклятие предка. Возможно, яд юного мантулис оказался недостаточно хорош и не сумел надежно парализовать пожирателя, возможно, небесный гром летающего гнезда каким-то образом сумел привести, пусть и не полностью, пожирателя в чувство, возможно…
Можно было предполагать что угодно, почему это произошло. Но Куэнкэй-Ну просто не мог думать. Он нахлынувшей боли и горечи Куэнкэй-Ну громко и протяжно зашипел. Жестокое разочарование помутило его разум.
