«Интересно, это у него дисплей управления или просто защитное стекло?» Обождав несколько секунд, она снова выглянула. Теперь человек стоял, повернувшись к ней спиной.
Отлично. Понемногу отходя от дерева, Мара совершила обманный маневр, не отрывая глаз от жертвы. Внимание мужчины (женщины?) было приковано к чему-то слева, ее он не заметил. Превосходно: еще пару шагов и тогда…
Фигура резко развернулась, и у неё зашумело в ушах, когда взглядом она встретилась с черными глазами-пуговками на обезьяньем лице, когда увидела его ухмылку – и серебристое сияние «Штернснахт Питона».
– Попалась, – сказал человек-мартышка и выстрелил.
Мальчишка. В изумлении Маккензи изучал дрожащую, всхлипывающую фигуру, спрятавшуюся в снеге. Не солдат, а просто вшивый, хныкающий ребенок в каком-то странном костюме, – черном, ради всего святого – который так и кричал «Вот он я. Стреляйте!». Боже, парнишка мог просто нарисовать мишень у себя на груди. Ну, мальчишка или нет, именно он устроил это представление с фейерверками, и Маккензи это очень не понравилось.
– Вставай.
Вдруг, чисто из злости и еще потому что Маккензи был взбешен, ведь ему так хотелось поскорее свалить с этой проклятой горы, ведь кто знает, кто теперь ими займется; меньше всего ему был нужен этот вундеркинд-засранец, способный провалить их задание, он ткнул дулом своей винтовки в поврежденное плечо парнишки, боль, прозвучавшая в крике мальчишки, принесла ему истинное удовольствие.
– Пошли, – сказал он, когда на смену крикам пришли тихие, похожие на икоту всхлипы. – Вставай, или клянусь всеми святыми, я пристрелю тебя прямо на месте.
– Но-о, м-мне-м, мне больно. Правда, я не могу. Не могу пошевелиться, очень болит, честно, очень, – после этих слов мальчишка перевернулся на бок, и его стошнило.
Отлично. Маккензи ждал, пока тот справится с рвотными спазмами. В надвигающихся сумерках он мог разглядеть только пар, поднимавшийся от снега, и мысленно поблагодарил небеса за то, что он стоял спиной к морю, против ветра. Значит, парнишка не притворялся, он действительно был серьезно ранен. Бесстрастно Маккензи изучил правую руку мальчишки. Словно флаг в безветренный день, она просто свисала, неестественно изгибаясь где-то посередине, от локтя к запястью.
Кажется, он переломал свои цыплячьи кости надвое. Ну, это не имеет значение. Ни один мальчишка не смог бы выкинуть подобный трюк в одиночку. Взорвать парочку деревьев, для чего, забавы ради, ты что, не знаешь, что отвлекающий маневр на передовой – один из старейших приемов из учебника, или как? У Маккензи на этот счет иллюзий не было: там, где пожар, мог затаиться один, или даже два парня с пушками, а идея стать учебным пособием для воинов клана его совсем не привлекала. Хотя, на его взгляд, мальчишка вряд ли был из клана.
– Послушай, у меня нет на это времени. Или ты встаешь, или вот оно – твое последнее пристанище. Лично мне без разницы.
– Так ты в любом случае меня убьешь, – в сумрачном, тусклом свете его лицо напоминало бледную маску призрака, мерцание плоти в нелепой черной куртке с капюшоном. – Какой смысл?
Маккензи решил сказать полуправду:
– Смысл в твоем сотрудничестве. Убивать я тебя не стану, честно, живой ты представляешь б ольшую ценность, чем мертвый. Никогда не знаешь, когда может пригодиться заложник.
– Заложник, – срывающимся, полным слез голосом повторил парнишка. – Оглянись, здесь никого и ничего нет. Тебе заложники не нужны. Ты меня убьешь. И вообще, зачем вы здесь?
– Я не обязан отвечать на твои вопросы, – уже сильно на взводе ответил Маккензи. Да кем этот паршивец себя возомнил? – Так, давай, поднимайся, сейчас же, – а когда распустивший слюни щенок не пошевелился, Маккензи наклонился и обхватил левую руку мальчишки. – Я сказал, подъем.
Словно натянутая пружина, с ревом раненого зверя парнишка подпрыгнул, Маккензи ощутил дуновение воздуха, почувствовал движение, настолько быстрое, что он даже не успел моргнуть. Тут нечто твердое, несгибаемое, словно сталь, с треском раздробило кости его носа и продолжило движение, разрывая плоть, превращая его лицо в кровавое месиво.
За долю секунды до того, как он принял решение, всё остальное отошло на задний план: шум моря, завывания ветра, даже колючее прикосновение ледяного снега к коже. Джейкоб исчез, остался только клубок чистой, первобытной ярости, вскочившей на ноги и ударившей левой рукой – искусственной, той, что не чувствовала боли – со всей силой.
Достигнув цели, его кулак с хрустом, словно треск скорлупы, раздавленной ногой, раздробил кости и хрящи. Ему в лицо брызнул фонтан горячей крови, он мог почувствовать ее вкус на языке, соленый, влажный, что-то похожее на виноград, очень мягкое, лопнуло, когда его пальцы добрались до глазниц, рука не могла, не хотела останавливаться. В нем накопилось столько злости, столько импульсивной силы, ведь, естественно, его левая рука была намного прочнее черепа этого мужчины.
Мужчина кричал: хотя, скорее это был не крик, а захлебывающееся бульканье, звук, словно ребенок дул через соломинку в стакан молока. С булькающим звуком, захлебываясь от стремительных потоков собственной крови, мужчина уронил винтовку, которая с металлическим клацаньем упала на камень. Он стоял, пошатываясь, пока Джейкоб с хлюпаньем не вырвал свой окровавленный кулак. Все с тем же булькающим звуком мужчина схватился за глубокую, полную крови дыру, которая у него теперь была вместо лица. Даже при таком тусклом свете Джейкоб мог разглядеть, что он еще и ослеп, его глазницы были пусты, а сами глаза были похожи на маленькие комочки раздавленного желе.
Мужчина взвыл, за этим последовал новый звук, словно барабанная дробь, грохот игральных костей по мраморному столу, когда его зубы посыпались, ударяя по холодному, твердому камню.
Покачиваясь, мужчина отступил на шаг, потом ещё на один, и ещё. Затем он просто исчез.
С забрызганным кровью лицом, рукой, покрытой сгустками, Джейкоб смотрел, как, упав, мужчина растворяется в темноте. Его невозможно было разглядеть задолго до того, как он врезался в бушующее, ревущее море. Джейкоб даже не услышал его криков, а крики наверняка были, когда острые зубья базальтовых гор раздробили грудную клетку. Или может он уже был мертв, когда упал.
Так или иначе, его больше не было.
***
В шлеме раздался щелчок. За ним последовал раздражаю-
щий звук, словно писк комара:
– Мне это не нравится.
Спрятавшись за старой хвоей на самом краю небольшой просеки, где их застал первый взрыв, Прейтер негромко выругалась. Естественно, ученый ее не услышал бы; ее канал был настроен только на прием, передачи не было. Но даже просто слушать этого маленького человечка причиняло такую боль, словно кто-то загонял иголки ей в мозг. На долю секунды ее захватило непреодолимое желание разрядить пулю от гаусса ему между глаз. По крайней мере, одной проблемой стало бы меньше. Вместо этого она настроилась на закодированную частоту:
