От мыслей Руднева отвлек голос Посланника:
— Ты отпустил их. Зачем?
— Пусть знают, где мы были и что делали.
Прошла пара тысяч мгновений, и саакас обратил внимание на Лазурную. Палач подошел совсем близко.
Звезда бурлила, исходила жаром, плевалась огненными клубками, которые неохотно рассеивались в пространстве. Светилась все ярче и ярче…
И — вспыхнула!
Ослепительная мощь и сила! Танец раскаленной плазмы!
Крейсер метнулся прочь из системы, превращенной по воле людей в жертвенный костер, на котором сгорит и Лазурная, и все ее дети.
Руднев махнул рукой. В рубке погас свет, а стены исчезли, став прозрачней стекла. Аутодафе Лазурной предстало во всей своей жестокой красе. Человек и саакас мгновенно оказались в центре плазменного урагана.
Консул сделал пару шагов, поднял руки и уперся в невидимую стену. Он стоял, озаренный багровым огнем. Упивался буйством стихии разрушения. Плыл в потоках огненной смерти…
Когда крейсер, наконец, разогнался и вырвался из пылающих объятий Лазурной, Консул Империи Сол обернулся к Посланнику Саака.
Тот вздрогнул. Перед ним стояла маленькая, тщедушная по меркам любого саакаса фигурка. Но огненная буря позади него… Хомо вызвал пламенный ураган, в котором погиб миллиард его сородичей! А теперь еще и огненный шторм, в котором сгорела звезда со всей своей системой. То, что жило миллиарды лет, сегодня исчезло по воле одного-единственного человека. И человек не ужасался! Он радовался! Эта гримаса на лице зовется улыбкой, она — признак хорошего настроения. Инвестигаторы изучают расу хомо очень долго, они не могут ошибаться!
Посланник вздрогнул. Лиловая щетина на хребте, знак императорского рода, поднялась дыбом.
Консул подошел к нему, наклонился и сказал:
— Вы говорили о подарке? Вот он — подарок!
Андрей выпрямился и обвел рукой пылающую бездну. Посланник потрясенно молчал.
— Взгляните! — теперь Руднев почти кричал. — Мы показали вам! Кем мы можем быть! И кем не хотим стать! Это лучший подарок из возможных!
Огненная бездна бушевала в молчании. Консул достал из кармана тонизатор, проглотил не глядя. Когда он заговорил, в голосе послышалась усталость:
— Обдумайте это. Оцените со всем тщанием. У вас есть шестьсот тысяч секунд. Неделя по-нашему…
И Посланник остался один. Наедине с недавними событиями и древней памятью.
• • •
— …Один миллиард сто двенадцать миллионов триста сорок тысяч восемьсот двадцать одно живое существо выше третьего класса… — закончил читать очередной лист договора секретарь-саакас.
— Неверно, — промолвил Консул. — Число стоит изменить.
— Показания наших регистраторов…
— Простите. Но я не хочу, чтобы неточность или ложь отравили наши отношения. Лучше изложим так: «Неизвестное количество живых существ выше третьего класса».
Посланник удивленно воззрился на него.
— Вы же помните, мы практически неспособны лгать, — добавил Руднев. — Давняя генетическая модификация. В обмен на повышение удачливости мы потеряли способность лгать.
— Да-а, — задумчиво протянул Посланник. — Странные идеи посещали ваших предков.
Пожав плечами, Лхарраль-Марра согласился с поправкой к договору.
Чуть позже Андрей провожал Посланника. Они шли под открытым небом, по липовой аллее. За несколько шагов до входа в дипломатический отсек саакас ухватил Руднева за рукав:
— Давно хочу спросить вас, Консул, в чем же заключается ваша удача? Кроме техники, науки и тому подобного. Она ведь должна проявляться и в более важных вещах. Назовите мне самое главное.
Андрей молча кивнул. Вопрос прямой, уклониться невозможно.
— Так в чем же ваша удача? — повторил Посланник.
Минуту Руднев бесстрастно смотрел в глаза тритону. Наконец проронил:
— Мы — живы. И вы — тоже.
У Посланника судорожно дернулся горловой мешок. Саакас кивнул, отвернулся и заковылял в сторону шлюза. По бокам семенили помощники, поддерживая своего господина.
Андрей смотрел им вслед. Напряжение последних тысяч минут отпустило, можно вздохнуть и вновь почувствовать аромат цветущих яблонь, вкус свежего весеннего ветра. Можно насладиться спокойствием и тишиной. Или найти себе женщину и отправиться в путешествие по миру.
Андрей сорвал с ветки липовый лист и бросил его в рот. Терпкий, вяжущий, чуть сладковатый вкус.
Консул повернулся и побрел на стоянку флаеров.
Он хотел домой. Вернуться в просторную квартиру на триста первом этаже Памирского Гвоздя. Залезть в душ и долго оттираться жесткой мочалкой. Ловить ртом обжигающие струи воды. Упасть на широкую кровать. Заснуть и забыть все.
Но отдохнуть не удалось, дома Руднев обнаружил Савойского. Старый герцог вытащил на широкий балкон любимое кресло хозяина, и вольготно в нем расположился. Рядом поставил стол с широкой хрустальной вазой. Яблоки, персики, малайи, авокадо... Старик питал слабость к фруктам.
Он довольно щурился, разглядывая сквозь дымку поляризаторов белое кружево висячих мостов, и хрустел яблоком. При виде Андрея Савойский усмехнулся, бросил на пол огрызок, нашарил в вазе персик. Проговорил:
— Мне всегда нравилось это место.
Андрей нашел себе стул и сел рядом.
— Да, мне тоже. Здесь тихо и не бывает ненужных гостей.
— Научился шутить? Надеюсь, не у тритонов?
Руднев промолчал. Старик утер губы и поднял со стола тонкую синюю папку.
— Ты провел хорошую операцию. Какие планы?
— Уйду в отпуск. На год или два. Устал. Я хожу по самому краю!
Герцог шлепнул ладонью по столу.
— Думаешь, ты один такой?! Только ты один общаешься с чужаками?! А ты не думал, какими путями я получил флот, который ты вел к Лазурной?! Нет?! Подумай!
— Я знаю, что не все просто, но...
— Ты ничего не знаешь! И не должен знать. Если не знаешь — то и не солжешь.
Руднев пожал плечами.
— У нас есть время. И я хочу отдохнуть.
— Год у нас есть. Даже пять. По расчетам, Кремноиды выйдут к нашим границам лет через шесть-семь. Но всегда надо учитывать возможность неудачи. Ты думаешь, нам пора забыть это слово? Рано, мальчик, рано!
— Десять месяцев.
Савойский покачал головой:
— Шесть. И ни сотней секунд больше.
Старик, кряхтя, поднялся и побрел к выходу. Вернулся, выбрал яблоко посочнее и оставил Руднева одного.
Андрей отключил всю связь, запер дверь, вышел на балкон и снял защиту.
Ветер рванул рубашку, выдавил слезы из глаз. Руднев стоял, вцепившись до боли в ладонях в черный шершавый гранит. С вершины Памирского Гвоздя открывалась панорама Сиреневого Пояса — полукольца садов, террасы полей, разноцветные кубики маленьких, в пять-десять этажей, домов. А на горизонте вставали хребты Конгуртага, закрывая закатное солнце. Туман уже собирался на вершинах, готовый ринуться белесым языком на город. Или пролиться холодным дождем в долинах.
