ты. Можно сколько угодно надрывать пупок, но от этого не будет никакого толку, если работу ты прикладываешь в ненужном направлении.
Примерно так.
Ладно. Тогда сейчас я приложу работу в правильном направлении и разгребу эту кучу тел, отделяя мертвых от тех, кто еще жив.
Не торопись.
Это еще почему?
Для тебя это был первый раз использования магии. Тем более, не своей собственной, тем более, такой квинтэссенции магии, как демон. Скорее всего, тебе с минуты на минуту станет очень плохо.
Да чушь же. Я прекрасно себя чувствую!..
И, едва я это сказал, на меня накатило.
В глазах резко потемнело, ноги подломились, и я, не успев подстраховаться, рухнул на землю. В животе резануло как ножом, во рту появился мерзкий привкус желчи. Я подтянул колени к животу, чтобы хоть чуть-чуть унять эту боль, и приоткрыл рот, чтобы горькая слюна хотя бы немного вытекала изо рта.
Сплюнуть сил уже не было.
Перед глазами поплыли разноцветные круги, плывущие по поверхности выступивших слез, резь в животе нарастала, ноги свело судорогой, черт возьми, когда же это кончится!..
Это должно кончиться!.. Мне еще этих людей спасать!.. Кто это сделает кроме меня⁈
Сквозь звон в ушах раздался дробный глухой перестук, будто кто-то по барабану, набитому тряпками, стучал. Следом — отрывистое ржание, и глухое бренчание железа по железу.
— Тут один живой!..
— Займитесь им!.. Остальные — к телам!..
Ими займутся. Слава небесам — ими есть кому заняться…
Я с облегчением отключился.
Пахло хвоей.
Зеленой еловой хвоей. Как будто оторвал несколько иголок и растер их в пальцах, а потом поднес их к носу и втянул запах, закрыв глаза, чтобы лучше прочувствовать аромат.
Кстати, да, глаза-то закрыты.
Ах, ну, конечно, я же отключался.
Опять.
Что-то слишком часто за последнее время я стал терять сознание. Это странно, если учесть, что раньше меня было не свалить. Ни разу за всю прошлую жизнь противникам не удавалось отправить меня в нокаут. Нокдауны — да, бывали, грогги — бывало, но ни одного нокаута, тренер это объяснял «чугунной башкой».
Наверное, в этом мире какой-то другой чугун.
Я открыл глаза и аккуратно, чтобы не развалилась, повернул гудящую голову, осматриваясь.
Ну, в этот раз я хотя бы не в лесу, или где-то там еще. На сей раз я под крышей. И не какого-то там хлева или сарая, а, судя по убранству — в жилом помещении. Говоря точнее — в срубовом доме, собранном из светлого, яркого, почти желтого, дерева. В одном углу стояла сложенная из небольших плоских камней печь, или даже скорее камин, в другом — сколоченный из все того же светлого дерева большой шкаф. Я же лежал на кровати, застеленной кипенно-белой простыней, головой на мягкой, как облако, подушке, до самого подбородка укрытый тонким шерстяным одеялом. Справа от меня стоял небольшой лакированный столик, на котором дымилась ароматическая палочка, вставленная в маленькую круглую глиняную вазочку с песком.
И все это было настолько светлым, душевным, уютным и умиротворяющим, что у меня даже голова начала проходить. Казалось, что я очутился в жилище доброй колдуньи из сказок, одно только убранство которого лечит болезни и возвращает годы жизни.
И, судя по едва слышному перестуку откуда-то из-за границы зоны видимости, хозяйка была дома.
Или хозяин.
Вечно тебе все надо испортить, рогатый!
Кто-то же должен смотреть на мир реалистично.
Внутренний диалог с демоном пришлось прервать, потому что посторонние звуки прекратились, и вместо них раздались тихие легкие шаги. И приятное мелодичное напевание какой-то мелодии себе под нос.
В комнату, держа обеими руками перед собой маленький поднос, вошла молодая девушка, лет двадцати двух на вид.
Выкуси.
Выкусил, признаю.
Девушка была под стать дому — светлая, уютная и очень красивая. Длинные волосы цвета платины были собраны в толстую косу, перекинутую через плечо, огромные голубые глаза светились добротой и лаской, пухлые губы кораллового цвета медленно складывались в неразборчивые слова песенки, что она напевала себе под нос. Одета девушка была в короткое, почти по середину бедра, белое платье с длинными рукавами, перетянутое на тонкой талии скромным черным ремешком. Обуви не было, и девушка смешно переступала с носочка на носочек, будто пол обжигал пятки.
Увидев, что я проснулся, она широко и открыто улыбнулась, будто увидела лучшего друга:
— О, ты проснулся!
Будто солнце из-за гор выглянуло после долгой холодной ночи! Выглянуло и разогнало надоевший промозглый туман.
Не выдержав такого мощного заряда позитива, я тоже против воли улыбнулся — широко и открыто:
— Привет. Проснулся.
Она говорит на андрадском. Значит, мы снова в Андраде.
Не обязательно. Но очень вероятно. Максимально вероятно, я бы сказал.
— Голоден, наверное? — не переставая улыбаться, девушка подошла ближе и поставила поднос на столик рядом со мной.
— Ужасно. — я приподнялся на локтях, чтобы рассмотреть, что она принесла.
На подносе стояло две маленьких плоских тарелки и одна большая глубокая. На плоских лежал нарезанный тонкими ломтиками белый хлеб и нарезанный зеленый лук, а в глубокой — исходила паром душистая канареечно-желтая похлебка, в которой угадывались куски мяса и пшено.
Я перевел взгляд на улыбающуюся хозяйку:
— Спасибо. Как тебя зовут?
— Меня зовут Тина. — охотно ответила милашка. — А тебя как?
— Меня зовут Макс.
— Макс. — слегка цокнула языком Тина. — Какое сильное и твердое имя.
Я хмыкнул, оставив комментарий без внимания, сел на кровати и придвинулся к изголовью, чтобы было на что опереться спиной во время еды. Одеяло, конечно, упало с моей обнаженной груди…
Так, стоп.
Коротко глянув на Тину, я приподнял одеяло, заглянул под него. Опустил обратно и спросил:
— Тина, милая… Где моя одежда?
Милая? Все Торе расскажу.
Ой, заткнись. Ее сначала найти надо, а там рассказывай, сколько влезет. Мы же с ней не обручены, в конце концов.
— Твою одежду пришлось выкинуть. — огорченно ответила Тина, виновато складывая руки. — Она была рваная, грязная, и… плохо пахла. Но ты не переживай, у нас найдется, во что тебя одеть!
— Это хорошо. — признался я, и потянулся за подносом.
Ну и что, что выкинули одежду — она и правда свое уже отжила. Ну и ладно, что Тина видела меня голым, такой милашки даже стесняться как-то грешно. А вот поесть мне точно надо, иначе скоро мой желудок взбунтуется против такого обращения и покинет это неблагодарное тело.
Я
