Собственно, это был хороший мотив для того, чтобы жить и умирать.
Мы сидели рядом со спящим ребёнком и говорили очень тихо. Так с еле слышным шорохом пробираются по своим ходам подземные звери. Так журчит подземная вода в тоннелях. Вот так и перетекали между нами слова. Нам ещё много было нужно узнать друг о друге, да только это можно будет сделать потом, через дни, недели и месяцы.
Серая крыса смотрела на нас чёрными бусинками глаз, будто говоря: «Я-то всё это знала, а что не знала, то предполагала, и поэтому вмешиваться не буду…» Крыса переводила взгляд с одного говорившего на другого и в такт речам шевелила усиками.
Прошло, наверное, несколько часов, девочка проснулась, её покормили, и я сказал, что, так или иначе, мы здесь жить не будем.
— Что ты хочешь сказать? — спросила Катя.
— Всё очень просто. Метро — это колыбель нового человечества. Но не вечно ему жить в колыбели.
Я понимал, что ещё долго буду обдумывать эту идею, но жизнь всё равно не останется прежней. Все равно я раз за разом буду выходить наверх, чтобы потом обязательно выбраться из подземной Москвы. Надо идти на свет, вот что.
Мы с Катей лежали на узкой койке и молчали. За тонкой фанерной дверью я услышал голос бабы Томы. Она с кем-то спорила, но было слышно, как голос её постепенно мягчает. Наконец она постучала к нам в тонкую перегородку:
— Саша, Саша! Ты здесь, ты здесь? А? Помешала вам? К тебе тут пришёл человек с «Войковской», говорит, что родственник.
Фанерная дверь растворилась медленно, стукнув ручкой о стенку. Навстречу мне шагнул человек на голову ниже меня, почти старик, но державшийся прямо. Пожилой, со шрамом на лбу и морщинами вокруг глаз. Я смотрел на него, понемногу догадываясь, что к чему. Что спросить или сказать, я совершенно не знал. Лицо у него было спокойное, но я заметил, как дёргается у него какая-то мышца на шее.
Самое глупое, что я мог подумать, я и подумал: «Отчего на нём нет лётной куртки? Ведь без лётной куртки это неправильно. Никто не узнает его без лётной куртки или хотя бы фуражки, на околыше которой должны быть крылья. Я вот не сразу узнал его, а ведь готовился к этому двадцать лет». Отец сделал ещё шаг и сказал просто:
— Ну, здравствуй, Саша.
