— А зачем? Почему так?
— Трудно сказать… и опять же, я мог неправильно понять, а сам я туда не ходок, да и абсолютное большинство наших тоже… это всё городские, с той стороны — им чего-то особенного надо, чего у остальных нет… Ладно, это я ворчу. Ну, вроде бы в источнике лишь наведённая сила, а вот там, откуда он течёт, — коренная. Примерно так.
— Сила — чего?
— Сила… как бы правильно сказать? — изменять мир, жизнь… нет, всё-таки мир. Подстраивать его под себя.
— Но как же так может быть? Если каждый подстраивает мир под себя, а прошло их тут сколько? — сотни? тысячи?…
— Скорее, тысячи.
— …тогда выходит, что… что? Мир каждый раз переделывается для каждого, или изменения настолько маленькие, что остальные их не замечают, или… Не понимаю.
— Я тоже, в общем, не понимаю. У нас тут как-то не принято такими вещами интересоваться, да и узнать всё равно толком не получается, все говорят разное. Вот ваша девушка — она-то, наверное, знает?
— Увижу — спрошу… Тут ведь у меня не всё так просто. — И Юра вдруг неожиданно для себя — не собирался вовсе — рассказал Николаю Ильичу об Алёне, о ссоре и примирении, о её внезапной затее, о проводимой им с Эллой симулирующей операции. Тот слушал, не перебивая.
— Отчаянные вы ребята, — сказал он, дослушав и помолчав. — Ох, отчаянные.
— Жизнь отчаянная, — сказал Юра.
— И это тоже…
— Я вот чего ещё не понимаю, — сказал Юра. — Разве никто не знает, что люди из этих паломничеств не возвращаются? Что их ведут связанными — буквально как скот? И второе: какой бандитам резон этим заниматься? Они-то что имеют в наваре? Под дулом пистолета требуют, чтобы их желания загадывали, а не свои? Или что?
— Не могу ответить, Юра. Про то, что люди из походов не возвращаются, слышал, но как-то… как бы это сказать правильно…
— Это была не ваша проблема, — подсказал Юра.
— Может быть. Вернее, это было где-то очень далеко, в другом мире. В полном смысле слова — та сторона для нас, если честно, не другой берег, а другой мир. Во всяком случае, им до нас дела точно нет никакого, они о нас даже и не знают практически: есть мы, нет нас…
— Может, оно и к лучшему, — сказал Юра.
— Да как когда. Сколько раз Зайку за врачами да лекарствами гоняли, не сосчитать… Поэтому и не задумывался. А что касается бандитов — то ведь их до недавнего времени столько не было, да и вели они себя тихо, народ не трогали. Я так понимаю, у них с лешканами общие дела были, но опять же — какие, сказать не возьмусь. А тут что-то не поделили — и пошёл разгуляй… Какой навар, спрашиваешь? Опять же — говорю с чужих слов, могу переврать. Вроде бы с травы, что у источника растёт, снимают то ли смолку, то ли пыльцу, которую и продают задорого — там, на той стороне. И вроде бы эта то ли смолка, то ли пыльца образуется, когда человек у источника чего-то главного для себя просит. Так вот я понял, а правильно ли — бог весть.
— Ага, — почесал лоб Юра. — Выходит, чем больше людей приведут, тем больше дури натрусят, так?
— Скорее всего так. Но может быть что-то совсем другое, ты же понимаешь.
— Да уж…
Могло быть совсем другое, но внутри Юры что-то натянулось, напряглось, подсказывая: да, дела обстоят именно так. Многое укладывалось в эту версию. Почти всё…
— А кто такие лешканы? — спросил Юра. — Уж больно чудной у них выговор.
— Лешканы тут жили раньше всех — может, и всегда. У них, если присмотреться, и борода растёт не как у людей, и уши другие. И селятся только в лесах, под деревьями. Остальные зовутся наползнями — наползли… — Учитель чему-то рассмеялся. — И специально сюда убегали люди, знаю таких, а больше всё — которые заблудились да хода назад не нашли. Лешканы этим тоже занимались — закружат человека в лесу, ба — он уже здесь. И готово, дороги обратно нет. Ну и в работу его приспосабливают, а девку если — так и в семью. Я-то здесь родился, и мать коренная, можно сказать — с елизаветинских времён тут; а отец во время войны попал, в лесу прятался, да и — того… Двенадцать лет ему тогда было. В войну многие здесь оказались, вот если от нас налево по дороге — то там будет Измайловка, а рядом Вишнёвое — так вот оба села беженские и окруженские.
— Странно, — сказал Юра. — Ведь Зоны вроде бы не было, а… — Он потерял мысль.
— Этих чудачеств? Ну, как раз возле старого монастыря-то было в избытке, особенно в старину. Просто другие. И звери чудные, и черти с рогами, и зыбуны, и жаровни. И зубы дьявольские находили, и серебряную слюду, сквозь которую в полной темноте смотреть можно было. Всё не ново под луной. Она, эта Зона, как-то дышит, что ли, — то шире становится и ярче, выразительнее, то съёживается в кукиш, высыхает. И потом, места здесь были глухие, нежилые, нечисть могла водиться всякая — хоть динозавры, — никто бы и не заметил. А заметил бы, так ведь в столицах не поверят потом, осмеют. Дело тонкое… А вообще-то надо будет проверить, связано ли: что люди сюда в большом количестве попадают и какие чудеса и сколько на той стороне творятся. Может, и связано, мало ли… Сейчас, например, войти-выйти легко, троп протоптали — гуляй, не хочу, — а в войну, говорят, войти получалось, а выйти — шиш…
— Сейчас, — сказал Юра. — Кажется, мысль словил… — Он сосредоточился. — Инструктор рассказывал про сталкеров, которые всякие полезности в Зоне добывают — как они воспринимают действительность и как эта действительность деформируется вокруг них: типа, десять человек на маршрут пошли, девять полегли, кого звери подрали, кто в аномалию наступил — а один вернулся с богатой добычей, продал за сто рублей, тут же на месте всё пропил; а потом кто-то посторонний считает: ба, а половина-то и не пошла с ним сразу, кто-то вернулся, кто-то по дороге свернул — в общем, в результате получается, что никаких умертвий, сбегал мужик по грибочки, и всё… то есть живут они там как будто в постоянном угаре, кумаре, глюки ловят. Так, может, и с этими исполнениями желаний, с изменениями мира под себя — у всех у них тоже типа глюков? Только не в Зоне уже, а… чёрт, чёрт, получается — по всей Земле? То есть Зона с проволокой и охраной — это так, для галочки? А сама она расползлась уже…
— Не ломай мозги, Юра, — сказал учитель. — Не дано нам, видимо, природу этого феномена не то чтобы понять, а даже описать. Помнишь сказочку про трёх слепых мышат, которым велели описать спящего кота? Один сказал, что кот похож на толстую пушистую верёвку…
— Помню, — сказал Юра. — Только мне её рассказывал калмык, и была она про трёх мудрых дев и верблюда — очень неприличная.
— Почти приехали, — сказал Николай Ильич.
Он заглушил мотор, и дрезина покатилась по инерции, жужжа цепью и шестерёнками и как-то более чувствительно прокатываясь по набоинам на рельсах. Потом она остановилась.
