Ознакомительная версия.
Узнаю хотя бы, пошел ли он меня искать или так и бросил на прокорм стае зверюг. Кольнула догадка: может, Эдэр тоже сидит и забавляется с наложницами, а обо мне и думать забыл? Меня передернуло, но отменять приказ я не стала. И так весь день изнывала от ненависти к Эдэру и от мучительной неизвестности: вдруг его сожрали шипастые львы. Трудно было признаться себе в том, что мне хотелось снова увидеть гиганта. Хотя бы для того, чтобы разрядить в него пучок молний…
– Эдэр, н-н-начальник с-с-стражи. Сейчас, – позвал худой, обращаясь к воздуху. Стол опять выплюнул объемную пирамиду и завис, показывая пустоту. Иван обернулся ко мне и, извиняясь, сказал: – П-п-прости, нет рекордингов. Я ж говорил, что в системе завелись б-б-баги.
Кровь отлила от моего лица – вероятность, что львы, которые окружили дом-монстр, напали на Эдэра, стала еще более реальной. Я запаниковала.
– Покажи не сейчас. Днем.
Иван подкорректировал команду, обращаясь в пустую пирамиду. Та увеличилась чуть ли не до потолка и вмиг соткала из пропитанного голубым светом воздуха страшную картину: едва касаясь носками земли, Эдэр и Тим висели на руках, привязанные к двум позорным столбам с перекладинами – таким, на которых и у нас глоссы подвешивают провинившихся, их либо отпускают потом, либо оставляют до тех пор, пока с ними не расправится солнце. На перекрестках дорог Диктората то тут, то там можно было встретить эти жуткие столбы для наказаний. Рядом с Тимом и Эдэром стояли стражи с копьями, на площадку у ворот наседала толпа. Порой глоссы подходили совсем близко и плевались в привязанных парней, раскрывали рты и, что-то выкрикивая, неистовствовали.
– Где звук? – растерянно пробормотала я, забыв о необходимости быть пугающей. – Почему? Что они кричат?
– С-сломалось. Я ж-же г-говорил, что с-сломалось, – оправдывался плюгавый жрец. – Д-днем р-работало. Т-точно не помню. Они к-кричали что-то про п-помеченную и з-законы. Вроде к-как изменники. Эти, ч-что на столбах.
– Помеченную? – у меня внутри все оборвалось.
– Угу. А это н-не ты, с-случаем? – вскинул на меня глаза Иван.
Я не ответила, чувствуя, как волна ужаса захлестывает меня и топит.
– Их отправят на стадион з-завтра. Т-точнее уже сегодня. Т-ты бы п-поторопилась туда, – сочувственно произнес жрец, зачем-то сунув руку под стол.
– На стадион? То есть… казнят? Завтра казнят? – выдавила из себя я, не в силах оторвать взгляда от жуткой сцены. Объемное изображение было настолько точным, что позволяло видеть мельчайшие детали: как напрягаются мышцы на вывернутых руках, как садятся мухи на исполосованный кнутом торс, и даже то, как встряхивает головой и тяжело дышит Эдэр.
Мое сердце пропустило удар. Да как же это? Разве такое возможно?! Он же сын командо, начальник стражи… а они его к столбу?! Свои же! Из-за Тима? Из-за меня? А ведь Эдэр спас мне жизнь. Не раз. И теперь его казнят?!
Как молотом по железу ударили невысказанные, но такие громкие слова. Они разлетелись невыносимым, вибрирующим эхом в ушах: «Казнят. Из-за меня».
Холодея и не обращая внимания на то, как с каждой секундой в чувстве вины растворяются искры, как исчезают, залитые отчаянием, словно пожар водой, жгучие сгустки разрядов в теле, я смотрела на Эдэра, на его руки, большие, сильные, на которые можно положиться… Можно было. Только я не сумела. Не оценила. Не поняла, что мне дали духи. Потому они и лишают меня того, за что не нашла слов благодарности. Духи всегда так поступают.
Всю ненависть и обиду за то, что он воспользовался мной, снесло в один миг, как сухую никчемную траву ветром. Хотелось позвать его по имени, чтобы он посмотрел на меня так, как никто на свете. Но голова гиганта поникла, и за упавшими на лицо прядями было не разглядеть глаз. Как я ни пыталась сдержать слезы, горячие капли покатились по щекам.
Я вдруг поняла, отчего Эдэр так торопился завладеть мной, целовал страстно, неистово. Сердце его просто слышало шепот духов о том, что времени для него уже не осталось…
А Тим с его доброй улыбкой и певучим голосом, с его открытым сердцем и пытливым умом, теперь тоже был выставлен под палящие лучи солнца на потеху толпе. Его тоже ждет страшная смерть?! Нет, это невозможно! Я… я должна их спасти, я попробую… я…
По ногам растеклась слабость, а в груди стало тяжело, так тяжело, будто воздух оказался зыбучим, словно песок у солончаков. Он начал забивать мое горло, легкие. Я закашлялась и оперлась рукой о стол, показывающий картинки. В ладони почувствовалось лишь легкое покалывание.
– С-сядешь? – подскочил жрец с кресла.
Какой-то он сильно добрый…
Я мотнула головой, вспоминая, что здесь делаю. Черт, надо собраться! Но силы меня оставили. Только б плюгавый жрец не заметил. Я попробовала сосредоточиться. Вернуть потоки не получалось. Почему? Неужели чувство вины забирает дар? Недаром прадед говорил: «Если человек захочет тобой повелевать, он заставит почувствовать тебя виноватой».
– Ого, а на ловца и зверь бежит! – послышалось из дверей.
В лопатку вонзилась игла. Я резко обернулась. В проходе стоял пожилой жрец с орлиным носом. По бородатому лицу расползалась хищная улыбка. Выставленной вперед рукой он сжимал какое-то устройство, нацеленное на меня.
Злость вспыхнула во мне ярче, чем внезапное, неудержимое облако мутного сна. С эмоцией зажглись и потоки, угасшие только что.
– Рано радуешься, гад! – огрызнулась я, покачнувшись. Ухватилась за стол. «Слабею, черт побери, слабею…» Стиснув зубы, я с усилием воли втянула в себя пульсирующую энергию из стола, показывающего пирамиды. Все замерцало в комнате, послышалось шипение и щелчки, мои кисти, грудь и волосы засияли голубым. Иван ахнул, жрец у входа выругался. Падая на пол, я из последних сил швырнула перед собой огненные, наполненные молниями сферы. Мне уже было все равно, куда они долетят. Лишь бы не сдаться без боя. Раздался треск, полыхнуло зарево, с потолка что-то полилось. По комнате разнесся мерзкий запах паленой пластмассы. Сквозь наваливающийся сон я увидела собственные руки, светящиеся во тьме, будто два гигантских светляка. Но потом и они потухли, и я выключилась под нелепое слово «Хердабол…».
* * *
Сквозь муторный, нахлобученный, словно мешок на голову, сон я слышала возню и шаги. Я силилась открыть глаза и опять проваливалась в глухую темноту. «Просыпайся! Просыпайся!» – требовала я от себя, но не выходило. Наконец, веки, тяжелые, слипшиеся, как глыбы соли, удалось приоткрыть. В глаза ударил свет. Его было слишком много, яркого, неестественного. Фигуры в белом и голубом стояли у плоского экрана на стене и пальцами, казалось, плели невидимые нити. Экран отвечал: непонятные знаки, слишком мелкие, чтобы разглядеть отсюда, появлялись вслед за движениями пальцев.
Ознакомительная версия.
