А вот оружия на рынке Бандеролька не заметила: максимум – столовые ножи. Подобная ситуация для дикого, в общем-то, города была явно необычной. Поняв, что ничего не знает об общественном устройстве Керчи, Бандеролька решила уточнить у Зяблик:
– А почему оружием не торгуют?
– Олег Игоревич запретил. У нас тут вам, говорит, не фронтир, у нас тут люди молодые и сильные, сами разберутся. Интеллигентно, без оружия. И запретил.
– И его вот так прямо сразу послушались?
– Ну не прямо так сразу… Пришлось, конечно, изрядно повоевать. Но зато потом все признали, что Олег Игоревич прав, и сложили оружие.
– А что это за капитан такой, откуда он взялся?
– А кто его знает. Он капитан парома, и всегда вроде им был. Хотя поговаривают, что до Катастрофы он артиллеристом служил. И еще у него есть огромная собака-мутант. Ну, скоро увидишь.
Порт ничем не отличался от других виденных Бандеролькой портов: шумно, бестолково, все куда-то бегут и что-то кричат, толкаются, ругают друг друга на чем свет стоит. Отыскать что-то в этом бардаке, если не знаешь, куда идти, проблематично. Зяблик, похоже, знала. Она увидела в толпе какого-то тощего подозрительного типа, замахала рукой и заорала:
– Ренькас! Где кэп?
Тип приблизился и оказался очень тонким высоким молодым человеком в черном. У него был большой нос, занимавший, кажется, все худое лицо, рыжеватая бородка, солнцезащитные очки, черные брюки, черная рубашка и начищенные до блеска черные кожаные туфли. На поясе и бедре – кобуры, из которых торчат рукоятки внушительных пистолетов.
– Зяблик! – обрадовался молодой человек и поцеловал девушке руку. – Вы как всегда обворожительны! А кто ваши спутники, позвольте узнать?
– А это гости нашей атаманши. Кто они такие и по какому делу – тебе знать вовсе не обязательно.
Молодой человек сдвинул очки на кончик носа и оглядел листонош очень пристальным недобрым взглядом.
– А это – Ренькас, – представила Зяблик, – лучший ганфайтер Олега Игоревича.
– То есть ему оружие можно? – уточнил Телеграф.
– Можно, – согласился Ренькас, – но только потому, что я умею им пользоваться и никогда не употреблю не во благо.
Листоноши переглянулись: заявление звучало, мягко говоря, сомнительно. Благо – понятие уж очень растяжимое.
Ренькас заразительно улыбнулся.
– Пойдемте, я вас провожу. Олег Игоревич дома.
Бандеролька подумала, что их уведут куда-то в город, но они запетляли по порту и, наконец, выбрались к гаражам – Бандеролька не знала, как они называются правильно – для лодок. Еще до Катастрофы гаражи достраивали, возводя второй и даже третий этаж – жилые помещения. Перед одним из таких гаражей, глядя на лениво шевелящееся море, дремала огромная мохнатая собака.
Не то чтобы Бандеролька боялась собак, но она их опасалась. Особенно таких. Собака напоминала помесь медведя с волосатым крокодилом.
Она подняла длинную морду и открыла глаза.
Взгляд был совершенно не собачьим – цепким, как у ганфайтера Ренькаса, и уставшим. Вся скорбь собачьего племени и многие знания читались в нем. Собака поднялась, потянулась и зашла в дом. Через несколько секунд оттуда высунулся мужчина. Высокий, лет за сорок, с длинными, темными с проседью волосами, очень правильными чертами некогда, безусловно, красивого лица.
– Олег Игоревич! – окликнул Ренькас. – Тут к вам гости, листоноши.
– Очень приятно, – отозвался капитан. – А зачем пожаловали?
Все молчали, и Бандеролька поняла: признали ее главенство. Она вообще сильно изменилась с начала похода – стала не то чтобы взрослее, но ответственнее. И, кроме того, из идеалистки превратилась в человека, видящего реальный мир.
– Олег Игоревич, у нас очень важное дело, – сказала Бандеролька. – И очень ответственное. Речь идет о судьбе человечества. Можно мы поднимемся и поговорим с глазу на глаз?
Собака высунулась из двери и посмотрела на Бандерольку, склонив голову и вывалив язык.
– Не врете, – заключил Олег Игоревич, – ладно, поднимайтесь. И ты поднимайся, Ренькас, я тебе доверяю.
* * *
Они сидели в тесной, заваленной снастями и запчастями от двигателя, комнатке над гаражом. Олег Игоревич, похоже, не признавал чай и прочие безалкогольные глупости: он сразу сообщил гостям, что предпочитает вести переговоры под «рюмочку крепкого» и выставил на стол пятилитровую бутылку с жидкостью мутно-кофейного цвета. Непьющую Бандерольку передернуло от одного вида. Зато Телеграф и Стас оживились, признав в напитке «тот самый виски», а Ренькас облизнулся с самым плотоядным видом. Из закуски предполагались выставленные листоношами консервы «килька в томате» севастопольского завода – из личных запасов доктора Стаса. Одну банку, торжественно открыв, капитан вывалил в собачью миску, больше напоминающую раритетную золоченую супницу.
Вообще все в комнате больше предназначалось для собаки, чем для человека: у псины – шикарный матрас, покрытый пледом, у человека – раскладушка, у нее – две огромных чистых миски, у него – заляпанные и захватанные разнокалиберные стаканы и тарелки. При этом шерсти в комнате не было, да и сама собака выглядела ухоженной. Она сидела тут же, положив умную морду на столешницу. Ничего не клянчила, просто участвовала в разговоре.
– Итак, – сказал Олег Игоревич после первых ста грамм. – Излагайте.
Бандеролька принялась излагать: начала с подвига Пошты, Балаклавы и получения перфокарты, потом принялась рассказывать историю расшифровки, коснулась провокаций, направленных против листонош, живописала их путь и надежды: конечно же, Олег Игоревич не откажет в путешествии на материк.
Капитан поскреб подбородок и пригорюнился. Смотрел он только на свою собаку, а собака не мигая смотрела на него и шевелила носом, будто принюхивалась. Такое чувство, что они совещаются.
– Далеко плыть, трудно, – наконец озвучил он. – Паром на ходу, я слежу. Я за всем здесь слежу, чтобы порядок был и каждый на своем месте.
Не совсем понятное утверждение, но Бандеролька сделала вид, что с ним согласна.
– Вы не представляете, листоноши, что водится в заливе. Здесь же рядом материк, а что там – вам не ведомо. И мне не очень известно. Материку пришлось гораздо хуже в Катастрофу, там почти никто не выжил, там нет приспособившихся к радиации, там – мертвая пустыня, в которой обитают только мутанты. Может быть, бункеры и сохранились, но цивилизация давно умерла, люди – тоже. А то, что выжило… Зимой они переползают через пролив. Если зима особо суровая, и пролив замерзает, они ползут по дну, иначе – переплывают, видимо, спасаясь от страшных холодов и голода. Огромные, как левиафаны или кашалоты, уродливые, как моя жизнь.
