На обратном пути они все-таки встретили одного-единственного человека. Он или отстал от беженцев (если его признали здоровым), или чудом спасся (если его посчитали зараженным). Так или иначе, ему не повезло. Сложно и неуместно говорить о каком бы то ни было везении в обезлюдевшей местности, истыканной, словно черными метками смерти, еще дымящимися выгоревшими пятнами. Завидев отряд Гамова, он вскинул вверх обе руки, страшно скривил лицо и заорал на простонародном наречии ганахидского:
— Ай, славные люди! Очень добрые люди! Во имя Леннара и всех богов Великой пустоты! Дайте жрать или убейте меня!.. Убейте или дайте пожрать, меня бросили, меня оставили, я хочу есть, я хочу есть!.. Эта земля смердит мертвечиной, тленом! Дайте есть или убейте!..
Неизвестно, сколько он причитал бы, когда б не Абу-Керим. Он вытащил из плотного кожаного колчана метательный дротик-миэлл и метким броском пробил бедолаге грудь. Тот повалился ничком, и Абу-Керим, верно желая предупредить возможные реплики милосердных, произнес, встав над трупом:
— На его лицо и руки посмотрите. Вот! Красные эти полосы… надо его облить горючим и поджечь. А потом закопать, а то он тут все окрестности отравит. Хотя моя предусмотрительность — это капля в море.
Не моргая смотрел на него Гамов. Если при старте полета одна улыбка Абу-Керима, длинная, белозубая, волчья, вызывала у него тоскливое чувство и позорное желание закрыть голову обеими руками и забиться в угол, то теперь ни террорист, ни это легкое убийство зараженного амиацином человека не подняли в груди Константина никакого чувства. Ему было все равно. Человеческая жизнь не стоила ничего. Промедление в этом мире было подобно смерти во много большей степени, чем на Земле.
Гамову было все равно. Адаптация на Корабле прошла успешно.
Он избегал подходить к болотам ближе чем на полсотни шагов иначе чем по настоятельнейшей необходимости. Даже когда обнесли барражем часть берега, указанного Эльканом, и стали вытягивать из скалы металлическую балку,[10] Константин следил за процессом издалека. Он видел высокую фигуру Элькана за распределительным пультом на треноге. Он видел все растущую груду черной, вязкой жижи в низине за холмом, выбираемую из толщи болот и перекидываемую на две сотни метров Большими… Потом пришел час потехи, когда в гнетущей и напряженной атмосфере обволакивающей работы появились на возвышенности четыре каких-то типа в длинных дайлемитских одеяниях и в высоких головных уборах, определенно смахивающих на тиару римских пап. У всех четверых, судя по всему, были просто-таки луженые глотки, потому что, когда они слаженно завели гимн ли, молитву или заговор, их рев долетел до ушей Константина, который находился чуть ли не в полукилометре от них. После этого четверка уселась в колесницу, запряженную одним-единственным скакуном, и удалилась. После их посещения количество и без того немногочисленных зевак, глазеющих на то, как святотатцы роются в страшных болотах, поубавилось, верно, втрое. Остались в основном мальчишки-беспризорники, для которых не являлись авторитетом ни отцы Дайлема, ни «дикие» гареггины, ни даже ужасающие чудовища самих Нежных болот. Наверное, было в их жизни что-то и пострашнее, чем выныривающее из растревоженной болотной жижи агонизирующее чудовище, буквально кричащее флюидами боли и ярости.
Позже, за ужином, Бер-Ги-Дар, как знаток нравов и обычаев, бытующих в Дайлеме, пояснил суть происшедшего:
— А что мы хотим? По их верованиям, мы потревожили духов болот, и теперь в течение трех суток всех нас ждет смерть мучительная и лютая. Собственно, а что еще может ждать святотатцев?
— Так они наложили на нас проклятие? — спросила Элен Камара.
Бер-Ги-Дар улыбнулся, отчего в углах его рта прорезалась целая сеть глубоких морщин:
— Нет, почему же проклятие? Напротив, они читали заговор на благоразумие. Есть такой в богатом арсенале здешних жрецов. Этот заговор направлен на то, чтобы вселить в душу того, на кого он накладывается, смирение и благочестие. Чтобы заговариваемый сам покаялся в своих дерзновенных помыслах и вернулся в лоно Благолепия. В нашем случае мы должны прекратить «разрывать грудь болот» — это их речения, а потом сдаться «диким» гареггинам, а уж те поступят с нами сообразно долгу.
— И много мы им задолжали? — ухмыльнулся Абу-Керим.
Не убирая с лица любезной улыбки, уроженец Кринну ответил землянину:
— Довольно для того, чтобы «дикие» заставили нас пройти «хоровод» во славу Священного червя. Это когда нескольким людям вспарывают животы и выпускают кишки, а потом связывают между собой в круг. «Хоровод» идет до тех пор, пока не упадет последний. Этого последнего оставляют в живых и делают гареггином, а остальных топят в болотах.
— Милый обычай, — сказал Гамов без тени смущения и откусил шмат мяса, готовившегося прямо на костре и немного не дожарившегося…
Работы продолжались.
Элькан осуществлял общее руководство процессом, группа во главе с капитаном Епанчиным и Абу-Керимом обеспечивала безопасность работ, нанотехнолог Хансен под присмотром того же Элькана регулировал работу конструкций (удачно делая вид, что ему ясен механизм выбирания болотных толщ). Элен Камара брала пробы грунта и изучала его, насколько позволял тот минимум соответствующего, оборудования, что находился в распоряжении отряда. Китаец Минога, Бер-Ги-Дар и неожиданно примкнувший к ним Мазнок обнаружили в себе тягу к биологии и, обзаведясь трупом червя длиной едва ли не в рост человека, принялись потрошить его и брать пробы тканей. Мазнок даже умудрился сожрать фрагмент плоти легендарного существа из Нежных болот и заявить, что мясо (если этовообще можно именовать мясом, памятуя о рукотворном происхождении червя и его характеристиках) смахивает на птичье. Дескать, разводят в отдельных селениях Ганахиды птицу кумпар. Идет за деликатес…
Лишь на шестой день работ, когда наращиваемая модифицированными транспортерами металлическая балка достигла длины где-то пять сотен метров, Костя Гамов рискнул добраться до гравиплатформы, зависшей над болотами. У него непрестанно кружилась голова, и Элькан, взглянувший в его зеленовато-бледное лицо, проговорил:
— Ты не смотри вниз. Это болото для тебя как огромный магнит. Я, конечно, никогда не знал, ЧТО это такое, но фантазия у ученого — одно из важнейших качеств…
— Знаешь, дядя Марк, не будем о фантазии у ученого, — прервал его Гамов, прикрывая глаза рукой, — мне кажется, что твой азарт исследователя начинает брать верх над другими качествами, в том числе над благоразумием. Ты сам рассказывал о том, что ставил опасные опыты на людях. Теперь следующие подопытные мы?
