В какой-то момент Серый Суслик понял, что незримой стены, отделяющей его сознание от сознания Каэссара, больше нет (мысль Каэссара: неожиданный побочный эффект чиповки). Серый Суслик по-прежнему понимал, где его память, а где память Каэссара, но теперь обе памяти были доступны ему в полном объеме. Целая лавина чужих мыслей и чувств хлынула на Серого Суслика и погребла под собой его нематериальную сущность.
Как много, оказывается, Каэссар от него скрывал! Он изо всех старался выглядеть могучим древним воителем, настоящим героем без страха и упрека, и у него получалось. До этого момента Серому Суслику была невдомек тысячелетняя тоска, пожирающая виртуальное сердце его соседа по мозгу. Любимая жена, любимые сыновья, любовницы и любовники, друзья и приятели, боевые товарищи, враги, многие из которых более дороги, чем иные друзья… Все они мертвы, их кости истлели, а память растаяла, от нее ничего не осталось, кроме нескольких невнятных легенд. Для них он не был великим правителем Джулиусом Каэссаром, для них он был просто Джонни, был не легендой и не иконой, а человеком, не совсем обычным, его таланты признавались всеми, но все-таки человеком. Мир вокруг него был привычным и родным, он знал свое место и свой путь. А теперь его душа, вырванная из тела и из реальности, ведет ненормальное, противоестественное существование в чужом мозгу, она строит планы и претворяет их в жизнь, изо всех сил гонит мысли о прошлом, но их невозможно отогнать полностью. Сыновья Каэссара, Энтони и Гай, каждую ночь спрашивают своего отца: «Зачем ты нас бросил?», и ему нечего ответить им. Он понимает, что эти наваждения — первый признак того, что древние психиатры (новое слово, кстати) называли словом «невроз», но он боится принимать лекарства, потому что не знает, как они подействуют на Серого Суслика. И еще он боится другого побочного эффекта, который проявляется редко, но метко — эти лекарства отупляют. А ему потребуется вся сила разума, чтобы воплотить задуманное в жизнь.
«Не надо меня жалеть», подумал Каэссар. «Я справлюсь. И не с такими проблемами справлялся».
Он врал, таких проблем у него не было никогда, а в тот единственный раз, когда ему пришлось столкнуться с чем-то подобным, он не справился. И настал бэпэ. И сейчас он боится, что снова ошибется, раскачивая мир, и станет причиной второго бэпэ, и все рухнет в тартарары, придет второе безвременье, и никто не узнает, кто виноват в нем, но он-то будет знать. И неважно, что он не верит в посмертие, раскаяние гложет душу не где-то там, в абстрактной вечности, а здесь и сейчас. И чтобы отогнать от себя эти мысли, он надевает маску вождя и учителя, дескать, я знаю, я умею, я почти бог… Но под этой маской прячется тьма ужаса и отчаяния, и нет из нее выхода, кроме как воплотить в жизнь почти невозможные планы, которые могут рухнуть от любой случайности.
«Ты справишься», послал ему мысль Серый Суслик. «Я в тебя верю. Ты большой, ты сильный…»
«Только на голову того», внезапно добавил Каэссар.
Случись этот мысленный разговор до того, как в их общем мозгу появился чип, Серый Суслик переспросил бы, что Каэссар имеет в виду. Но сейчас необходимости в этом не было, Серый Суслик сразу понял, что Каэссар имеет в виду глупый анекдот, который в конце второй эпохи почему-то казался смешным. Их личности сближались все быстрее и быстрее, недалек тот час, когда они сольются окончательно, и тогда…
«И тогда не будет ни тебя, ни меня, а будет только Джон Росс, единый и неделимый», прокомментировал Каэссар эту мысль. «Я тоже боюсь этого, мне тоже страшно терять свою уникальность, становиться частью чего-то другого. Но другого выхода нет, шизофрения — это не выход. Так что придется терпеть».
«Придется терпеть», согласился Серый Суслик.
И слияние состоялось.
Некоторое время назад в одной из кордегардий стольного города Барнарда служил юноша-человек по имени Майк Карпентер. Это был обычный рядовой воин, в меру умный, в меру храбрый и ничем не примечательный. И угораздило его однажды влюбиться в девушку по имени Элоиза.
Это была удивительно прелестная девушка, маленькая, худенькая и с милым личиком. У нее был маленький носик кнопочкой, белокурые завитушки вокруг выпуклого лобика и небесно-голубые глаза, несоразмерно огромные, как у кукол, в которые играют богатые девочки. Она и сама была как куколка, ее все так называли, кроме рыжего Фреда, он однажды назвал ее овцой, Майк развернулся и ударил бы прямо в лицо, если бы Фред не заблокировал удар. Тогда Фред пристально посмотрел в глаза Майка, тихо сказал «извини» и отошел в сторону. Они больше никогда не обсуждали этот случай, и Майк был благодарен Фреду, что он не растер Майка по стенке, не обломал ему руки-ноги, и ни словом не обмолвился товарищам о любви Майка. Тогда Майк думал, что эта любовь безответна.
Он никогда не мечтал о близости с Элоизой, его любовь была небесной, а не земной. Он воспринимал Элоизу не как девушку из плоти и крови, а как некое неземное создание, наподобие ангелов, окружающих Иегову, или нимф, окружающих античных богов. Он восхищался и любовался ею, не смея ни приблизиться, ни заговорить. Он не знал, кто она такая. По одежде, прическе и маникюру было ясно, что она не простолюдинка, а девушка из благородной семьи, но тогда Майк не задумывался об этом. Глядя на Элоизу, он видел не прическу и не одежду и уж тем более не маникюр. Он воспринимал ее как цельный образ, как воплощенную картину древнего мастера, в отношении которой любое чувство, кроме восхищения, стало бы кощунством. Кит Стивенс однажды сказал, что такое отношение к девушке достойно сопливого юнца, но не дипломированного воина. Майк ответил ему, что дипломированный воин сам решает, что достойно, а что недостойно, а если кто несогласен, так пусть держит свое мнение при себе, если не хочет испробовать остроту клинка дипломированного воина. Кит рассмеялся, хлопнул Майка по плечу и больше они об этом не говорили.
Все изменилось одним вечером, который поначалу казался ничем не примечательным и даже скучным. Билл Ватсон отмечал сто тысяч дней со дня рождения, он арендовал курильню и пригласил туда чуть ли не всю кордегардию. Из молодежи, кроме Майка, там были, Кит, Фред, его брат-близнец Джордж, и еще трое-четверо ребят, которых Майк не запомнил. Поначалу молодые воины соблюдали приличия в присутствии старших товарищей, и потому скучали. Сиди ровно, вилку держи в левой руке, нож в правой, утирай губы салфеткой, громко не говори и не смейся, старших не перебивай, а если обратятся, отвечай почтительно… Торжественный обед был очень долгим и мучительно скучным, а ритуальная трубка мира не торкнула ничуть, как будто орки-официанты набили ее не коноплей, а соломой из хлева. Но когда унесли столы и принесли кушетки, когда курить стали не по ритуалу, а кто как хочет, в общем, косяка после третьего-четвертого началось веселье. Раскрасневшийся майор Стормер заявил, что танцовщица-орчанка не умеет танцевать стриптиз, и сейчас он покажет, как это делается правильно. И показал. Пожалуй, ни одна стриптизерша в этой курильне еще не удостаивалась таких бурных аплодисментов. В конце, правда, сэр Стормер сорвался с шеста, но не смутился, а гордо выпрямился, распушил моржовые усы и сказал, обращаясь к танцовщицам:
