Сага о Годрланде - Наталья Викторовна Бутырская

После пира я решил отсидеться в доме и ульверов пока придержал. Слишком много всего случилось, и нужно было понять, чего ждать и что дальше делать.

Мы с Простодушным, Рысью и Тулле просидели всё утро, раскладывая события на пиру по разным бочкам.

Первое — это Феликс Пистос. Старые дружки вытащили его из-за стола и напоили дурманом, и это может повториться. Сварт весь вечер приводил фагра в разум только для того, чтобы тот разнылся, обвиняя себя в слабости. Ночью Пистос бил себя в грудь и твердил о позоре отца, о недостойном сыне и желании умереть, а на утро у него начались озноб и трясучка. Но с этим пообещал справиться Сварт.

— Седмицу его погоняю, дурь вся и выйдет. И на пирах глаз с него спускать не буду.

Второе — попытка моего отравления. Но потом Живодер притащил к нам травку, которую тогда жгли, мы ее запалили, и я снова расчихался. Никто не знал, почему только мне от нее становилось дурно, возможно, могучий колдун наложил проклятье на всю траву разом, и где бы я ее ни почуял, мне всякий раз будет трудно дышать. Только вот колдун явно глуп, иначе бы он наложил свое заклятье на муку или пиво!

Третье — чудные поступки Клетуса Кидонеса. Милий говорил, что тот вроде отказался от рода и благородного происхождения ради хирда и давно не появлялся на пирах, а тут вдруг пришел, оскорбил другого гостя, чего прежде не делал, вызвался состязаться. Зачем? Может, он затаил злобу на всех нордов?

Четвертое — Лундвар Отчаянный. Я был неправ, что вмешался в его поединок, а он — что согласился сражаться ради чужой потехи. Дар Дударя и умения Живодера быстро поставят его на ноги, но он ведь все равно вернется на арену.

И пятое — Хальфсен. Я взял его в стаю, но это лишило всех хирдманов части их силы. Я поговорил с толмачом, сказал, что его пятая руна мешает нам.

— Больше я не стану уклоняться от руны, — сказал Хальфсен в ответ. — Я проведу обряд, как это делают живичи, чтобы заполучить тот дар, который будет полезен хирду.

Сомневался я, что наши северные боги прислушаются к ритуалам живичей с их земляными и водными духами, но пусть сделает. Вдруг да и получится что? А нет так нет.

Тулле еще раз поговорил со мной об опасности моего дара и напомнил, что лучше пробуждать его в бою, а не держать почем зря.

— Нити меняются. Они бывают разными. Вот встретил ты человека, поговорил с ним и разошелся, меж вами протянулась тоненькая ниточка, что со временем сама растает. И оборвать ее легко — одним лишь словом. Если же встречи с ним будут чаще и разговоры дольше, то и нить окрепнет, из паутинной станет льняной. Пресечь ее тоже можно, хоть и придется чуток приналечь. Так ты порвал все нити со старыми приятелями в Сторбаше. Если же человек станет братом названным или как-то иначе с тобой породнится, то нить станет еще толще и крепче, как корабельная снасть. Такую уже руками не порвешь, рубить придется. Стайные же нити крепостью, как железо, и толщиной с два пальца, их если и рвать, то с мясом. Хорошо, что с Хальфсеном нить еще не окрепла, потому и удалось ее отсечь.

Ну, так-то Тулле прав. Это случайного встречного из-за неудачного слова можно прогнать и забыть. Вот если жена моя скажет глупость какую, неужто я ее из-за того погоню? От жены я и больше стерплю. А уж от ульверов своих… Что они учинить должны такого, чтоб я захотел выкинуть их из хирда? Ничего и не придумывалось.

— Ведь ты же мог изгнать Альрика из стаи и лишь потом его убить? Чтоб он болью в тебе не сидел! Чтоб виной вниз не тянул! Но думал ли ты о том?

Я помотал головой. Не думал.

— Меж вами нить была с руку толщиной, срослись вы с ним накрепко. И он тебя никогда прогнать не мог, и ты того не сделал, на себе его тащил. Лишь когда душа в нем умерла, тогда и убил его. Не надо больше отращивать таких нитей! Ни с кем! Ни со мной, ни с Трудюром, ни с Рысью. Хирд — это не семья. И Феликса к себе не приманивай и вину за него не бери. У него свой род, пусть отец с ним возится.

— А у Набианора какие нити?

— Увидеть бы мне его, тогда бы сказал, — снова уклонился от ответа Тулле.

— А твой дар, он тоже растет?

Полужрец уставился одним глазом на узорчатую подушку.

— Давеча ты спрашивал, почему Мамировы жрецы наособицу живут и людей сторонятся. Эмануэль правду сказал. Жрецы в Бездну смотрят и с Бездной говорят, пусть и через богов. Но чем дольше всматриваешься в Бездну, тем лучше она видит тебя. И капля по капле жрецы пропитываются ее ядом. Я был отравлен ею с рождения и, когда вернемся на Северные острова, хочу порасспрашивать своих родителей, узнать, кто же на них зло затаил. Ведь неспроста я таким уродился.

— И что случается со жрецами?

— Всякое. Эмануэль рассказал, как сдерживать в себе этот яд и как беречься. Вот только с каждой новой руной я вижу всё больше нитей. Они разных цветов и разной толщины, они движутся, рвутся, появляются заново… Иногда чудится, будто я смогу увидеть оба конца нити, если коснусь ее, увидеть людей, меж которыми она протянута. И убрать эти нити из виду мне сложнее, чем не убирать. А если стану хельтом? Может, вовсе перестану замечать что-то, кроме них. Уже теперь мне сложно говорить так, чтоб ты меня понял. А что будет потом? Посчитаешь меня безумцем, но будешь таскать за собой, как никчемный куль с отбросами? Лучше я останусь последним хускарлом в твоем хирде, а как стану мешать, вроде Хальфсена, так уйду.

— Куда ж ты пойдешь? — тихо спросил я.

— Подальше от людей и деревень. Построю себе дом и стану в нем жить. Стану изгоем.

— Но ведь Эмануэль намного старше тебя! И живет близ Сторбаша уже давно. А жрец у Рагнвальда? Он