«Григорий Сергеевич Ефремов, Фреон, стаж шесть лет, переведен 110–136 (БВП) из акта № 188 МК от 14.05.2014 в акт № 189 МК от 14.05.2014. Предположительная причина составления акта — потеря сигнала ПМК во всех диапазонах. Сигнал потерян в квадрате RT18, „Армейские склады“».
А еще через два часа я встретил Хип у ворот «свободовской» базы.
* * *
Не изменилась… конечно, нет — всего неделя разлуки, однако у меня возникло стойкое ощущение, что я не видел стажера целый год. Хип заметила меня сразу, движением руки отпустила свою четверку «искателей» и прислонилась плечом к створке ворот. Она не улыбалась даже, просто смотрела на меня, и я, не торопясь подходить, глядел на нее. Да, жизнь возвращалась ко мне — сердце знакомо, сладко замерло в груди от этого взгляда огромных, синих глазищ, от нескольких упрямых веснушек на носике, с которыми не мог справиться даже особый, светло-бронзовый загар Зоны. От этих волос, светло-русых, которые Хип перед ходками заплетала в тугую косу. От этого задумчивого взгляда и, наконец, такой знакомой, милой улыбки. Соскучился я по тебе, сталкер Хип. Крепко соскучился.
— Привет. — Так тихо, что я едва услышал.
— Здравствуй… стажер.
Хип подошла и тихонько, нежно уткнулась лицом мне в плечо.
— Мне было без тебя… плохо. Я не понимала почему. Все ведь было кончено, все не как раньше… тот тихий, мертвый мир убил меня совсем, целиком — то, что раньше было во мне, умерло, и я не жалела о расставании. А теперь мне просто… без тебя плохо. Спасибо, что пришел. И…
— Да? — я осторожно, словно боясь спугнуть, прикоснулся тыльной стороной ладони к гладкой щеке, которая была уже влажной.
— Знаешь, если уже прошлого нам не вернуть, если ты… теперь не чувствуешь ко мне ничего, кроме дружбы, то… я согласна ходить с тобой, как напарник. Мы ведь были отличной командой.
Хип задохнулась, я почувствовал, как напряглись ее мышцы, но она упрямо мотнула головой и продолжила:
— И… и пусть… не как раньше, да… но нам в Зоне… мы правда сработались, Лунь… ведь ты, наверно… думал, что со мной лучше… надежней. Я… теперь хороший сталкер, Лунь, правда. Я буду… полезна.
Девушке все труднее было говорить, она задыхалась.
— Мне просто… надо быть рядом с тобой. Не важно кем… напарником… другом… но просто быть рядом. Не… не прогоняй меня, ладно? Господи, да что я несу?..
И я вдруг вспомнил тот холодный схрон, куда по воле совпадения, случайности, а может, и судьбы, в которую я упрямо не верил, пришла «свободовская» девчонка. Как услышал ее имя, как, еще не понимая почему, заслонил своим телом от долговца, уже сжавшего кулаки. Как сильным, невероятно ярким воспоминанием остался в душе тот момент, когда Хип вот так же стояла у схрона, а я еще думал, как бы отделаться от такой обузы, которая и сама скорее всего угробится, и меня за собой утащит. И как потом было невыносимо стыдно за ту ублюдочную мысль. Как стыдно до сих пор.
«Не… броса-аа-ай… Лу-уууунь…»
— Я пришел за тобой, родная. Да и… конечно, команда у нас отличная… — мне тоже стало не хватать воздуха. — Конечно, одному в Зоне никак… с тобой лучше… и, веришь, все это… ну, что ты мне сказала… то же самое я хотел и тебе…
И я просто крепко обнял Хип, больше не желая ничего говорить — все мы прекрасно поняли и без слов.
Слов не нужно было и во время посиделок рядом со столовой, где, по причине хорошей погоды и действительно теплой, сухой весны, весьма не характерной для Зоны, у костра сидела большая компания «фрименов», а на вертеле шипела и потрескивала туша молодого чернобыльского кабанчика. К этому блюду я чувствовал стойкое предубеждение. Но «свободовцы» то и дело подходили к жареву, отрезая пропеченные, румяные куски мяса. Моду эту, вроде, привнес Фельдшер, он же и проверял «дичь» из Зоны по каким-то известным для него признакам. На вопрос, давно ли можно есть мясо местного зверья, пусть и молодых кабанов, мне было отвечено, что можно, ежели не фонит и нет у зверя каких-то заметных дефектов. Мясо проверялось дозиметром, Фельдшер, которого вроде как научил какой-то странный белокожий излом, внимательно рассматривал тушу, после чего или давал добро, или же отстрелянного кабанчика оттаскивали в колодцы с «киселем» — аномалия в несколько минут пожирала то, что не годилось в пищу человеку.
Я удивлялся этим людям. Смех, перезвон гитар, вполне себе приятный, так заметно отличающийся от «музыки» некоторых знакомых сталкеров, прозванных «брыньками» за знание трех аккордов и постоянно это знание демонстрирующих под тихое, не в лад, гнусавое пение. В отличие от «брыньков» рослый молчаливый «фримен» не пел, за него это делала гитара… и давно я не слышал столь красивых, совершенных мелодий, тревожащих какие-то отдаленные уголки памяти, то, что еще оставалось глубоко в душе из прошлой жизни. Все были в подпитии, но никто ни с кем не ссорился, не слышно было матерщины, и у общего костра я вдруг почувствовал, что вот оно, нормальное, хорошее человеческое братство, добровольный союз людей, которым в Зоне трудно поодиночке. Действительно «Свобода»… человек или уйдет довольно скоро, или останется навсегда. Вон, даже Хип, вроде как в одиночки записалась, но, когда я приказал ей клановые нашивки спороть, тайком сохранила и эмблему с зеленой волчьей головой, и нарукавный знак. И бережно хранила до поры, ожидая, пока я поумнею и все правильно пойму. Тогда, перед нашим последним походом, случившимся уже в прошлой и почти потерянной жизни, достала моя девчонка аккуратно завернутые знаки и приделала их на свой комбез. «Я Хип, Лунь, и я из „Свободы“» — я помню, как это было сказано.
— Держи, мэн! Хлопни с нами за мир во всем мире, который теперь и в Зоне установился. — Незнакомый парень передал мне бутылку, до этого ходившую по кругу. — Войне конец, Фельдшер объявил, что перемирие закончено, теперь просто мир.
— Ага. Зона большая, а людей тут мало осталось. Всем места хватит. — Согласился его сосед.
— Да не, Чиж, не в этом правда, что места хватает или нет. Просто плохо воевать, гадость это, человека недостойная, в любом случае. Помнишь, «долгана» одного в плен взяли? Так вот, спрашивали мы его по-человечески — мол, ты чего это, мэн, в нас стрелял? Он такой говорит: ну, мол, приказ такой был — стрелять, вот и собственно. А Фельдшер и говорит, что это, конечно, все понятно, приказ там и прочее. И спрашивает его: а ты сам, вообще, думать можешь, ну, чтоб без начальства? Сохатый понял, что прямо тут его стрелять не будут, даже, вон, разговоры с ним говорят, и тоже чуть разговорился. Приказ, говорит, на то и приказ, что его ослушаться никак не можно.
Разговоры у костра притихли, даже рослый отложил гитару, обернувшись к рассказчику. А тот продолжал:
