— Вы со мной, друзья? — спросил Борланд.
— С тобой, — послышался голос Литеры.
— Да, — сказал Уотсон.
— Кали хранит тебя, — провозгласил Фармер. — И я тоже.
Летящий неподалеку Апельсин что-то пропищал.
Борланд продолжал мчаться, иногда сверяя маршрут со стрелкой компаса. Иных ориентиров почти не осталось, за исключением собственной памяти. Туман уже сгустился настолько, что различить что-либо на расстоянии в десяток метров становилось проблематично.
Детектор пискнул всего раз и умолк. Должно быть, неизвестная аномалия находилась где-то в стороне, не прямо по курсу.
— Не отставайте, — посоветовал Борланд, прыгая с одной кочки на другую. — Придерживайтесь общего ритма. Если вы привыкли двигаться по собственному, то переходите в него. Я под вас подстроюсь.
— Все в порядке, — успокоил Уотсон. — Мы люди привычные.
— Посматривайте по сторонам, — продолжал Борланд. — Не стреляйте, если не будет прямой угрозы. Я пока не могу стрелять сам, поэтому отвечаю за выбор менее опасного пути.
Кто-то сзади передернул оружейный затвор. Команда слушалась Борланда без лишних слов.
Сталкер продолжал бежать, следя за местностью и выбирая достаточно твердые участки пути, чтобы они гарантированно пропустили четырех человек до того, как начнут тонуть в тине и рассыпаться под ногами. Иногда он думал о том, что за последние двое суток в Зоне появилась еще одна сплоченная команда из четырех человек. Любой проводник из старой гвардии, бороздившей Зону в прежние времена, похвалил бы его.
Так вот и рождались сталкеры. Из парней и девушек, пришедших в Зону, чтобы решить материальные и психологические проблемы, найти убежище или развеяться, выжить или просто провести какое-то время, испытывая острые ощущения. Ты впервые держишь оружие в руке, с удивлением чувствуя его реальную тяжесть, вдыхая его непривычный запах, познавая цвет масляных и пороховых пятен на коже и Щемящий зуд предвкушения, возникающий под кожей. Смотришь в недоверчивые глаза торговца, ловишь настороженные взгляды конкурирующих бродяг, слушаешь неуверенные пожелания тех, кто тоже собрался уходить в рейд, и усталые, чуть насмешливые реплики тех, кто уже вернулся.
Затем ты забрасываешь за спину рюкзак, все еще сетуя на то, что лекарства и патроны стоят так дорого. В последний раз призадумываешься, не взять ли напарника, но не решаешься доверить чужому человеку свою спину. И ты идешь в дорогу, дальнюю настолько, насколько далеко простираются твои амбиции. Ты начинаешь жалеть о своем решении после первой же царапины, ножевого пореза, потрепавшей тебя аномалии — если оказался удачен настолько, чтобы выжить. И, катаясь по земле от приступа боли или паники, ты все же находишь в себе силы, чтобы самостоятельно сделать первую перевязку, проклиная отправившего тебя на смерть заказчика. Дрожащими пальцами со сломанными ногтями подбираешь с земли рассыпанные патроны, аккуратно складывая их в отдельный мешочек. Срываешь с пояса гранату и выдергиваешь чеку с единственной мыслью — что одним броском ты урезал свой бюджет на стоимость одной гранаты. Тратишь потом и кровью заработанный артефакт на собственное спасение. А в душе лишь безмолвный вопль и самые светлые воспоминания о доме и первой любви.
Затем, приползя в бар, ты снова слушаешь те же разговоры, анекдоты, игру на гитаре. Пьешь водку, закуриваешь сигарету. Смотришь на первые деньги, заработанные в Зоне. И до тебя начинает доходить, что торговцам было бы гораздо выгоднее бесплатно засыпать тебя лекарствами по самую шею и оттягивать твои карманы патронами — но почему-то они этого не делают. И тебя вдруг осеняет прозрение… Ты понимаешь, что они спасли тебе жизнь. Именно тем, что не упаковали в герметичный бронебойный костюм и не вручили новейший ствол.
Потому что этим от Зоны не спасешься. Ведь спасает не костюм, не ствол и не отсутствие потенциально опасного напарника. На самом деле спасает лишь неистовое желание жить, которое рождается, когда ты валяешься в грязи с порванным рюкзаком, из которого выглядывают полторы аптечки, и с заедающим обрезом в окровавленных руках, когда на два ствола есть лишь три патрона. Понимаешь, что никакой шлем из авиационных материалов с пуленепробиваемым стеклом не защитит тебя так, как защищают пот и кровь, стекающие на глаза.
И в тебе — выжившем и вернувшемся в бар, чтобы по праву закурить сигарету и хлопнуть сто грамм заработанной водки, — в тебе нарастает неведомое ранее ощущение тепла и уюта, сопровождаемое восторгом. Ты понимаешь, что это ощущение больше никуда не исчезнет и никакие кошмары Зоны не смогут его отобрать у тебя. И ты снова отправляешься в ходку, но уже в компании малознакомого человека, который боится тебя не меньше, чем ты его. И, вернувшись в Бар, вы уже оба смеетесь, выпиваете и курите, обсуждая яркие моменты рейда и радуясь тому, что их вообще есть с кем обсудить.
Вы вернулись живыми.
Чуть позже ты, конечно же, наконец-то заработаешь на более дорогое оборудование и оружие. Но тогда ты уже не вспоминаешь о том, с какой тоской в первый день смотрел на недоступные тебе новенькие винтовки, детекторы и комбинезоны. Ты не просто в состоянии приобрести все это сейчас — ты понимаешь, что заслужил эти вещи по праву, уже достоин пользоваться предметами, цель которых — спасти жизнь их владельцу. Теперь ты с чистой совестью принимаешь их, осознавая, что они лишь могут помочь тебе в выполнении работы. Но никогда не сделают ее за тебя. Ты отправляешься на более сложные задания, учишься терпеть боль, зарабатываешь репутацию, раскачиваешь маятник кармы в нужную сторону. И со временем все больше и больше понимаешь этот загадочный смех ветеранов.
И в один прекрасный день ты понимаешь, что превратился в сталкера. Ты не можешь объяснить разницу, но ты ее понимаешь так отчетливо, словно это единственная истина в мире, которую имеет смысл понимать. Это уже не вызывает в тебе такого восторга, как в первые твои дни в Зоне, когда ты не мог отличить настоящего сталкера от любого из тех парней и девушек, которые сами себя так называют.
Ты уже сталкер. И принял это превращение как должное, без лишних эмоций. Ветераны смотрят на тебя иначе, и ты отвечаешь им тем же, замечая в их глазах то же выражение, которое отражало твои чувства, когда ты сам смотрел на них. Твои губы привыкают к новой, незнакомой улыбке, более красноречивой, чем все слова мира.
Тогда ты выходишь из Бара наружу и долго смотришь в небо, стараясь найти ответ на простенький вопрос: готов ли ты бросить вызов той, которая тебя воспитала?
Готов ли сразиться с Зоной?
И ты находишь короткий, простой ответ.
