— В борьбе с кем?
— С Китаем, разумеется. В настоящий момент именно Китай активнее других претендует на мировое господство.
— Вы считаете, что это плохо? Вы же китаец, доктор Сунь.
— Прежде всего я — сотрудник Международного координационного Центра по исследованию проявлений феномена спонтанной деструкции. Так же, как и специальный координатор Хокусай. Так же, как и вы, майор. Мы защищаем интересы не отдельного государства, а всего человечества. Всего вида хомо сапиенс.
— Хомо сапиенс сапиенс, — уточнил я. Все-таки я сын археолога с мировым именем.
— Да, верно, — согласился Сяо Сунь. — Интересы нашего человеческого вида. И чтобы мы могли это делать, мы должны иметь возможность принудить то или иное государство к выполнению наших требований…
— …Требований Мирового Сообщества, — уточнил я.
— Заткнись, — сказал Хокусай. — И слушай.
— Вы любите свою страну, майор? — спросил доктор Сунь.
— Разумеется. Как можно не любить родину?
— Можно, майор. Уверяю вас: даже в вашей прекрасной стране найдется множество граждан, которые родину не любят. А лет сто назад таких граждан было в десятки раз больше. А еще через сто лет, вполне возможно, их снова станет больше. И это, скорее всего, будет совсем не та страна, в которой вы родились. Мир меняется, майор, и меняется очень быстро. Пройдет сто лет — и ваша родина изменится радикально. Вот увидите!
— Это вряд ли, — заметил я. — Сто лет я не проживу.
— Проживете, — сказал доктор Сунь. — Если, конечно, не умрете насильственной смертью. Вы имеете все основания на это рассчитывать. Так же, как я. Да, майор. И я — тоже. Потому что двенадцать лет назад мне тоже сделали аналогичную операцию. Правда, в отличие от вас, я не испытал никаких негативных ощущений, и, признаться, очень этому рад. Мой организм не так крепок, как ваш. А теперь скажите мне, майор, как вы думаете, почему мы, управляющий совет, решили подарить вам бессмертие?
— «Трехглазый пессимист»? — предположил я.
— Отчасти. Мы, майор, готовим эксперимент, ключевой эксперимент. Если нам удастся его осуществить, то, вполне возможно, мы докопается до причин и «ифрита», и всех прочих феноменов, направленных против человечества. И вы, майор, будете одним из главных действующих лиц этого эксперимента.
Не скажу, что я запрыгал от восторга.
— И в чем он состоит, этот эксперимент? — спросил я.
— Вы узнаете в свое время, — с хитрой улыбочкой заявил доктор Сунь. — Этот листик еще не проклюнулся из почки. Но вы очень важны для нас, майор. Не думайте, что мы вам не доверяем. В доказательство сказанного я готов санкционировать ваш допуск к любой другой информации, какую вы пожелаете получить.
В этом крылась какая-то хитрость. Какая?
— Я желаю получить допуск к «пессимисту», — сказал я.
— Вы его получите, — кивнул доктор Сунь. — Все материалы, какие…
— Не только материалы. Я хочу получить допуск к самому «пессимисту». К его телу.
Ага, кажется я сумел слегка вывести доктора из равновесия.
— Вы уверены, что вам необходимо увидеть тело? — спросил он после паузы. — Это было бы крайне нежелательно.
— Почему? — осведомился я.
— Потому что мы в настоящий момент свернули все исследования «пессимиста» и прекратили всякий непосредственный контакт с его телом.
— «Ифрит»? — предположил я.
— Не совсем. Примерно тридцать процентов тех, кто имел непосредственный контакт с телом, были поражены феноменом немотивированной агрессии.
— Ах вот оно что… — пробормотал я.
А я-то голову ломал: почему именно на меня набросились мирные лас-вегасские афроамериканцы?
Сяо Сунь угадал мои мысли и покачал головой.
— Не так, как с вами, майор. Контактеры не подвергаются агрессии. Они сами являются агрессорами. Причем индуцируют это состояние у других людей. По той же схеме, какую наблюдали у вас в России. Мы склонны предположить, что они сами точно так же заразились от «пессимиста».
— Но Он же мертв!
— Теперь мы в этом не уверены, — сказал доктор Сунь.
— А остальные семьдесят процентов контактеров?
— Возможно, у них иммунитет. Или в них.
Тут я понял, что должен Его увидеть.
Наверное, эта решимость как-то отразилась на моей физиономии, потому что доктор Сунь переглянулся с Хокусаем, тот пожал плечами, и доктор кивнул:
— Вы его увидите, майор. Но только после того, как пройдете обследование у наших медиков.
Гриву обследовали. Вплоть до клеточного уровня.
И обнаружили, что хитрый вирус, которому было положено модернизировать органы внутренней секреции Артёма, в его организме не прижился. Тем не менее потребовать неустойку у китайских триад было нельзя. Вирус не прижился, а вот все положенные «инфицированному» тесты организм Гривы выполнял. Что в свою очередь ставило в тупик «алладиновских» медиков. Они бубнили что-то невнятное насчет «генетической формулы», но Артём в их гипотезы не вникал. Умники и есть умники, а вирус — он вирус и есть. Здоровый организм давит любую инфекцию. А у Гривы организм — здоровый. Он даже и не помнил, когда в последний раз болел гриппом. Может, и никогда. У него в роду у всех было замечательное здоровье. Дед вон в свои семьдесят четыре — как огурчик. Кое-какие внутренности у него заменены, но сердце — свое. И стучит — дай бог сорокалетнему. В общем, пусть умники умничают, а пришло время доктору Сяню выполнить обещанное.
Артём Грива
Он оказался немного выше ростом, чем я думал. И больше похож на человека сейчас, когда два глаза его были закрыты, а лоб прикрыт фиксирующей повязкой. Он лежал на стандартной лежанке для коматозных больных, правда, не в больничной палате, а в камере, где воздух был заменен гелием. Я смотрел на него и пытался понять, на что я надеялся, когда добивался возможности его увидеть. Может, как говорил в свое время Хокусай, мне нужно было просто убедиться, что это не виртуальный муляж и не галлюцинация. Убедиться, что Он действительно существует во плоти.
Ну вот, я убедился. Что теперь?
«Что теперь, „пессимист“? — спросил я мысленно. — Ты звал меня — я пришел. Подскажи, что мне делать?»
Естественно, он ничего не ответил.
Ни мысленно, ни вслух. Единственный звук — шелест насоса, нагнетающего кислород под мою маску.
Повинуясь некоему невнятному импульсу, я стянул с руки перчатку. И положил ладонь на расслабленную кисть с нечеловечески длинными пальцами. Кожа его не была ни теплой, ни холодной. На ощупь — как замша.
Чего я ожидал? Что после моего прикосновения он откроет глаза? Или ответит на мое пожатие?
