Вячеслав Железнов - Р.А.Ц.

Он научился ломать — теперь следовало научиться строить. Но как? Впрочем, особого выбора не имелось, единственным, что существовало здесь, был второй огонек. Он приблизился к нему, странным образом глядя внутрь самого себя, и так же осторожно прикоснулся к нему. Взметнулось сияние, и с неодолимой силой вобрало его вовнутрь… Он падал в искрящемся молочном тумане, края которого завивались в бесконечный тоннель, а вокруг него плясали и кривлялись разрывающие душу видения. Сначала он просто глядел на них, не понимая, почему так больно и душно, но вскоре начала просыпаться память.

Память… Величайшее зло, от которого некуда деться, и величайшая награда, которая всегда пребудет с тобой — только выбери, что совершить. Кружился потревоженной илистой мутью поток многоразличных понятий, укладываясь обратно в закрома памяти, и он постепенно начал улавливать смысл в паясничающих картинках тумана.

Вот она обнимает какого-то вонючего бородатого недомерка, увешанного гранатометами, а тот с гоготом лапает ее. Вот волосатая мужская задница скрывает ее почти полностью, лишь ритмично двигается туда и сюда тяжелый хвост волос цвета расплавленного золота. Вот она переходит улицу — и черный джип без номеров даже не притормаживает на 'зебре', отбрасывая изломанное тело за поребрик, лишь изящные лодочки остаются стоять на асфальте. Вот струйка крови стекает из уголка разбитых губ, а высокий остроухий гуманоид презрительно плюет на прекрасное лицо, небрежно помахивая узорчатым стеком.

От этой картинки внутри что-то лопается, с торжествующим рыком Чудовище выбирается из норы, и половодье долго копившейся ярости без остатка затапливает сознание. Но что-то зудит комариным звоном на самом краю. Нельзя! Нельзя. Не время. — успокаивающе ласкается мягкой лапкой чья-то мысль. Нехотя отступают багрянец и ржа, ртуть, кармин и киноварь стекают с сахарных клыков, и только черная чешуя остается вечным напоминанием о взгляде в Бездну.

Здесь — нельзя. Значит, ему нужно туда, где можно… любить? Любовь… Теперь он знает — она существует. Она может растить и строить, она может соединять и творить, она может — все. Исподволь, незаметно, исчез туманный тоннель, утих ревущий ветер, и на этот раз в небытии не осталось ничего.

То есть вообще ничего. Пропали оба огонька, сделавшись опорами мятущейся души, ушла за пределы угла зрения пламенная корона, и в пустоте осталась только его суть. Что теперь? Сколько-то бесконечного безвременья он провисел просто так, ничего не делая. Вероятный финал ему категорически не нравился, проводить эон за эоном здесь, подобно Отцу до начала Творения, претило, хоть на корге катайся. Что? Он попытался двинуться в произвольно выбранную сторону, но здесь не было никаких точек отсчета, тьма была абсолютно изотропной, собственно, неясным осталось даже то, двигается он вообще или нет.

Что-то мешало. Короткие поиски завершились закономерным ничем, но от этого стало только хуже. Некая собственная незавершенность зудела распахнутой раной, порождала полупанические метания из края в край. Он сам себе напоминал табуретку о двух ножках…

Вспышка. Ну конечно! Две опоры, как и одна, не могли дать полной устойчивости, нужна была третья. В нем была и Ненависть, и Любовь, оставалось лишь понять, кто такой он. Растворились шлюзы памяти… памятей, и широким потоком хлынула в девственный разум прошлая жизнь… прошлые жизни. Что? Рекой текли воспоминания — колыхания в околоплодных водах, сосок теплой материнской груди, первые шаги, первые поцелуи с потрясающе красивой одноклассницей, острота ножа, швейный стрекот пулемета, шаг в синюю бездну с куполом за спиной, надежное удобство скафандра, белая вспышка 'Крапивы'… И одновременно струились рядом зелеными сполохами чистейшего яда воспоминания другие — потрясение от открытия Дара, муки инициации, беззвучные корчи пространства под пятой ужасных заклятий, неотвратимо чернеющая под взглядом степь, усыпанная высохшими телами, пронзивший спину и наполовину показавшийся из груди коготь гончей, ускользающие, виноватые взгляды Познавших Жизнь, дивные переливы одеяний Госпожи, укрывшей его дух на время трансформы, первый взмах могучих крыльев, яростная радость полета, исторгаемая из груди столбами снежно-белого пламени, невероятная БОЛЬ от небрежно кромсающей его тело нити отвратительного света, которому вполне подошла бы приставка 'сверх'…

И третья река — осторожные движения, разрывающие металл, птичьи легкость и резкость, мнущие бетон когтистые пальцы, взгляды первых настороженно-любопытных гостей, посиделки под гитару, Она, единение душ, прогулка при луне, чудовищная угроза… Любовь и Ненависть, сплетшиеся теснее задыхающихся любовников, породившие на пике отчаяния не менее чудовищный ответ…

Он закричал. Теперь он был полон — но как же невыносимо больно это было! Два пути, две дороги, на косом кресте распявшие его сердце, и каждая всегда теперь будет то и дело наносить новые кровоточащие раны. Живая межа, струна вероятностей, вечно колеблющаяся на ветру перемен между двумя вроде бы несовместимыми состояниями… Несовместимыми? Он улыбнулся хищно. Ответ был все это время так близко, только протяни руку!

— Йэ-ээээх-хх! — ударили тугие крыла, распахнувшиеся за спиной, он молча шатнул пространство тьмы вопрошающим зовом — и миг спустя переливчатой дивной трелью донесся ответ-согласие, источающий Ее волшебный аромат. Всем существом своим он потянулся к Ней, яростно не желая терять ни мига на преодоление пути — и безмолвие вывернулось наизнанку, тьма из объемлющей бездны обратилась в комок мрака, которым он теперь мог управлять по своему желанию, поселившийся в уголке его Я.

Изумрудно-зеленые глаза его широко раскрылись навстречу свежему ветру, навстречу ласковому солнцу, могучие темные крылья несли его в высоте, а рядом радостно трепетали золотые, растущие из ее гибкой и сильной спины. До дрожи в когтях поразившись красоте и изяществу ее тела, он с восторгом встретил взгляд таких родных озер прозрачной небесной синевы. Имя его мурлыкающим гитарным перебором сорвалось с прекрасных губ:

— Мринн!

Они долго кружили в небе, обнимаясь и целуясь, заворачивая немыслимые фигуры высшего пилотажа, хохоча и дурачась, то пикируя почти до земли, то свечой взмывая ввысь, держась за руки и лаская пальцами кисти друг друга. Не знали усталости их крылья, и великолепен был танец незамутненного искрящегося счастья. Сами того не замечая, они постепенно смещались на юго-запад.

Но вдруг чей-то холодный взгляд ожег его спину, а через миг вскрикнула от боли она. Тонкий розовый луч мазнул по идеальному округлому бедру, оставив дымящийся шрам. Он гневно вскинул голову, ища посмевшего, что-то сверкнуло на склоне горы, почти на одном уровне с ними, зрение послушно приблизило орлиным туннелем знакомых очертаний тонкую фигуру с длинным посохом — и он выбросил туда раскрытую ладонь. С ладони сорвался бурлящий черный столб праха, мгновенно достиг пытающегося вновь атаковать мага и пробил гору насквозь!