Кейн, пряча дрожь и недоумение, оглядывался. На дне ямы рос синий мох, едва видимый в наступающей тьме; отблески закатного солнца играли на отвесных базальтовых стенах. И только остатки силовых потоков, еще минуту назад поднимавших юношу над землей, завивались вокруг его ног нитями беловатой кудели. Словно веревки оборванные.
Взгляд сам собой упал вправо и вниз. И юноша дернулся, как от укуса змеи. На камнях что-то тускло поблескивало, властно притягивая и одновременно отталкивая. Но Кейна уже разбирало детское любопытство. Что там такое?
Юноша встал на колени. И потянулся, боясь прикоснуться.
На черных камнях вырисовывался силуэт небольшого кинжала. Он как будто скрывался в ночи. Лишь на тоненьком острие тускло мерцала звезда. Кинжал был треугольной формы, лезвие расширялось к гарде, испещренной неведомыми письменами. Ручка была простой и удобной. Невероятно простой и удобной! И словно сама просилась в ладонь.
Взгляд Кейна остановился. Он страшился находки.
От оружия веяло немыслимой древностью. Казалось, что маленькое рукотворное жало, отливающее стальной синевой, старше родного Меона. Старше неба и старше земли. За минувшие эпохи кинжал вкусил немало крови. Оружие — это оружие. Но в нем не чувствовалось ни капли зла. Лишь жизнь и смерть, скованные воедино. Настоящая жизнь — пот, ярость и кровь. Настоящая смерть — уход в Вечность. Слишком уж много даров. Не по руке этот кинжал человеку Меона.
Неудивительно, что его не забрал Тот-Кто-На-Небе.
«Но я заберу!» — решился юноша.
Кейн и сам не заметил, как рукоятка скользнула в ладонь. Оружие очень легко соглашается с выбором человека.
И вот уже юноша встал в полный рост. Синяя сталь, неведомый на Меоне металл, блеснула в руке. Кейн легким движением прикоснулся к острию. Заточку попробовать. И капля крови стекла на холодное лезвие.
Кинжал вкусил крови меонца и стал его спутником.
Небеса охнули, как от удара. Невидимые опоры тверди качнулись, пошли мелкими трещинами. Владыка Высокой Страны Шайм Бхал подавил стон и схватился за голову. Мальчишка не только сорвался с крючка! Он взял запретное! И власть теперь передать некому. Но что толку в пустых сожалениях? Никто не поймет, что совокупность миров Та-Анн, в которую входит Меон, — как перезрелая гроздь винограда. Виноградарь забыл о ней, не пришел вовремя. А лоза уже сохнет. И вскоре миры-ягоды, забродив изнутри, начнут трескаться. Выплескивать драгоценное содержимое за пределы своей оболочки. Люди погибнут. И Та-Анн не дождется, когда придет виноградарь. Не станет вином.
Так-то так... но в тот миг, когда капля крови меонца стекла по клинку, на земле улыбнулась бессмертная девочка Тайя. А ее отец, Изначальный, бродя среди звезд, почему-то прислушался к музыке Сфер. Голос Меона звучал по-другому.
«Наведаюсь как-нибудь», — решил он и пошел дальше.
* * *
На полуострове Вок весна вступила в свои права, не обращая внимания на человеческую суету. Из года в год происходит одно и то же: задует теплый южный ветер, раскидает тяжелые зимние тучи, и смешные двуногие существа, называемые людьми, выползают из нор, чтобы на ясное небо попялиться. Задирают головы, улыбаются глупо. А сами — как ватные. У женщин колени дрожат. А их мужья, или не совсем мужья, щурясь от яркого солнца, рыщут по окраинам городков и селений. Смотрят, где цветы расцвели, чтобы нарвать их побольше и подарить своим женщинам. А потом с нетерпением ждать наступления ночи. Весенние соки в них бродят. И в мужчинах, и в женщинах. Ясно дело, ядрен корень... А тут глядь — посевная уже началась. И встают после бурной ночи, трут загрубевшими кулаками глаза и тащатся в поле — работать.
Город Барк не составлял исключения из правила. Дороги просохли, и из окрестных селений в городок потянулись возы, груженные избытками продовольствия. Ведь земля полуострова плодородна, родит хорошо. А сейчас за овощи можно взять в полтора раза больше. Рынок бурлил. Молодые торговки принарядились как следует. Скоро в гавань потянутся парусники, и с них сойдут моряки. Вот мужчины в соку! Тут сказать нечего. А хорошо ли безмужней красавице оставаться бездетной, особенно если первая молодость миновала? Такое недопустимо! А так— и приданым задарят, и за плохое винишко заплатят втридорога — лишь бы добиться ее благосклонности.
Яркие платья торговок, их воркующие голоса и говор пришлых мужчин с необычным акцентом создавали атмосферу весеннего праздника. Поэтому среди рыночной суеты никто не замечал странного вида старуху. А если кто замечал, его лицо вытягивалось в недоумении. Она была неуместна, словно хмурая туча средь ясного неба. Что вообще она тут делает? Разложила на маленьком узком прилавке какие-то драные корни, собранные как минимум во времена ее бабушки. И зыркает на покупателей недобро, как хищная птица. У прохожих сползают с лиц улыбки. Все стараются обойти эту старую ведьму. Она словно воплощенная мировая скорбь. Ворона кладбищенская. Ну что она может продать, скажите на милость?
А старуха смотрела на лица прохожих внимательным взглядом. Словно кого-то ждала.
Из толпы, воровато оглядываясь, выскочил босой мальчишка лет двенадцати. Волосы растрепаны, шея не мыта. Похоже, сорванец, каких мало. Да только взгляд у мальчишки внимательный. Глаза светятся. Как будто кто зачерпнул горстью небесной голубизны и в лицо плеснул.
Увидев старуху, мальчик с прискоком ударил пяткой в весеннюю лужу, обрызгав прохожих, смачно куснул яблоко, явно ворованное, и крикнул на весь базар:
— Бабушка!
У зевак глаза на лоб вылезли.
— Здравствуй, Тон, внучек, — проскрипела в ответ старуха. — Как жизнь?
— Хорошо, бабушка! Я поступил в Академию!
— Хорошо, да... Сказать нечего,— протянула старуха, хлестнув внука взглядом, как розгой.
— Я... — прошептал Тон, покраснел и потупился.
— Ты, — проронила бабка, не глядя на мальчика. — Твоя слава пророка гуляет уже за пределами Барка. Вот я и пришла.
Мальчик с виноватым видом уставился себе под ноги.
— Ежу ясно, что ты здесь воруешь продукты. Тут и предсказывать нечего, — продолжала пророчица. — Ты меня ждал?
— Нет, — буркнул Тон.
— Попался, — старуха печально улыбнулась. — Молодо—зелено, глупый еще.
— Скоро стану умным, — ответил мальчик, не посмев поднять головы.
— Скоро, — эхом откликнулась старая Хейна. — Года через три. А пока ты дурак — выполняй указания старших! Никому не предсказывай, если тебя за грудки не возьмут. А возьмут — так оно на их совести. Не на твоей. О своем даре — молчи. Кому надо — те сами придут.
Казалось, эти слова выжали пророчицу досуха. Она передохнула и вскоре продолжила:
