Однако Титов не спешил: отъехав чуть-чуть вперед, он внимательно проследил в зеркало заднего вида за происходящим, а когда открылись двери и люди в форме рванули по направлению к автозаку, ухмыльнулся и, врубив скорость, резко нажал на газ и дал задний ход. Раздались глухие удары вперемежку с людскими криками, и, размазав преследователей по стене, аспирант улыбнулся еще раз и попер вперед, на правила движения невзирая вовсе.
— На Сенную рули, — с акцентом скомандовал аспирантов попутчик и, встретив насмешливо-презрительный взгляд, пояснил: — Хавира там небитая, на дно ляжем.
Титов хмыкнул, но возникать не стал, и, почти дослушав до конца воззвание на ментовской волне о применении экстренных мер к задержанию особо опасных вооруженных преступников, они вдруг заметили сзади сияние проблесковых фонарей, послышалось гавканье какое-то по громкоговорящему устройству, и два придурка красноперых в желто-поносном «жигуленке» начали вошкаться неподалеку, пытаясь автозак остановить.
Громко рассмеявшись, аспирант резко прибавил газу и, вывернув влево руль, принялся выталкивать лайбу позорную навстречу проходившему как раз кстати трамвайчику. Было видно, как узколобый красноперый рулило судорожно крутил баранку, пытаясь дать отвод, да только было это все дерганье беспонтовое, — раздался глухой удар, и, впилившись на всем ходу в железный сарай на колесах, преследователи отстали, а Титов, врубив сирену, с хипишем допер до Садовой и, услышав окрик попутчика: «Стопори», остановился. Нырнув в парадную, оказавшуюся проходной, они тут же прошли заваленным мусором «сквозняком» и, обогнув Сенную по большой дуге, тщательно проверились, нет ли кого на хвосте. Все было чисто, и, миновав еще один, напоминавший формой и запахом прямую кишку, двор, они поднялись на третий этаж мрачного, в проклятое царское время, видимо, доходного дома, и, глянув на обшарпанный неказистый почтовый ящик, сын гор произнес:
— По железке все. — И особым образом позвонил.
Было слышно, как кто-то подошел изнутри к дверям, зрачок глазка высветился, и сразу же послышался звук открываемых засовов и замков. Мгновенно их запустили в длинный, еле освещенный коридор, клацнули позади клыки ригелей, и раздался взволнованный голос:
— Гомарджоба, батоно Дато, гомарджоба, генацвале. — Нестарый еще грузин радостно пушил усы и, услышав в ответ:
— Здравствуй, Ираклий, накрывай стол, — кинулся куда-то в необъятные недра квартиры, которая, по-видимому, была «двуходкой».
Тот, кого звали Дато, уверенно провел аспиранта в самый конец коридора, повернул направо и, отворив дверь, щелкнул выключателем. Подобное аспирант видел только в музее: все стены комнаты были завешаны картинами в золоченых рамах, в каждом углу стояло по огромной, в рост человека, вазе, а над просторной, трехспальной наверное, кроватью с балдахином висел огромный персидский ковер, узор на котором был не виден из-за навешанного на нем в изобилии холодного оружия. На фоне всего этого великолепия новый аспирантов знакомец смотрелся весьма экзотично: высокий и широкоплечий, а волосатый настолько, что густая черная шерсть выглядывала даже из-за ворота рубахи. И, глянув на Титова так, будто до этого не видел, сын гор сказал:
— Давай знакомиться, генацвале. Я — вора, — и протянул ему сплошь покрытую наколотыми перстнями здоровенную руку.
Из донесения
«В сектор „Б“
…Интересующий вас объект после вынесения ему приговора по статье 102 УК (высшая мера наказания)… совершил побег из зала суда, уничтожив при этом конвой и преследователей (общее число погибших — шесть человек). Захватив находившийся наподалеку автозак, перевозивший особо опасного рецидивиста Сулакашвили Давида Андрониковича, он с места происшествия вместе с осужденным Сулакашвили скрылся. Местонахождение их на данный момент не известно…
Васнецов»
Время тянулось медленно. Завлекательный поначалу «видак» к концу третьего дня уже осточертел, да и что было толку смотреть порнуху, если Архилин баб приводить запретил категорически: «Слушай, дорогой, все зло от женщин». Читать было нечего, и оставалось только пить под вяленую дыню «Хванчкару» да слушать бесконечные байки расписного рассказчика.
А чего рассказать было у Давида Андрониковича в избытке. Был он не какой-нибудь там «апельсин», купивший воровской «венец» за бабки горячие, а настоящий вор-полнота, коронованный в Печорской пересылке, и рекомендацию ему давал сам легендарный «горный барс» Арсен Кантария. Блатыкаться же учил его законный вор Гоги Чаидзе из Тбилиси, с которым бегал он полуцветным почти два года, пока не намотал свой первый срок. Много чего познавательного услышал аспирант. К примеру, погоняло воровское «Архилин» собою означало «чертогончик» — специальный амулет из трав, дающий, по поверью, неуязвимость при «покупках», а если что-нибудь украсть удачно в день Благовещения, то целый год фартовым будет непременно. Неторопливо Давид Андроникович пил «Хванчкару», потирал свою грудь, где было наколото сердце, пронзенное кинжалом, который, в свою очередь, был обвит змеей в короне, и рассказывал Титову о добрых старых временах, когда любой законник на месте кражи непременно «объявление вешал» — испражнялся то есть, а также, опасаясь оркана — разоблачения, никогда не проходил между столбов, накрытых перекладиной.
В конце недели за обедом, когда старинный Архилинов дольщик Ираклий сбацал такую бастурму, что не оторваться было, Сулакашвили сказал задумчиво:
— Зник — это мазево, но менты долго предел держать не станут, — и, пристально глянув аспиранту в глаза, добавил: — Пора грудями шевелить.
А в голове его Титов прочитал то, что Архилин подумал, но вслух не сказал: не была б нужда крайняя, так он, вор в законе, с дешевым мокрушником и любителем лохматых краж за одним столом не сидел бы. Оказалось, что не так уж давно был Давид Андроникович человеком уважаемым, держал, слава Богу, полгорода, однако, будучи воспитанным настоящими законниками, никогда воровских понятий не нарушал и, держась подальше от наркоты и мокрухи, на порог к себе не пускал «спортсменов», ментов поганых и помпадуров — представителей славной советской власти.
В то же время другие, когда-то люди нормальные, оборзели и начали творить полный беспредел — обжимали друг друга, закорешились с псами высоковольтными и наглыми бандитствующими отморозками, а когда на сходняке Сулакашвили «заявил», то обозвали его лаврушником и поинтересовались, что это делает кавказец в исконно русских землях. Вместо ответа законный вор дал любопытному леща, пустив кровянку, и, молча развернувшись, собрание покинул. Когда же через день «поставили на пику» его поддужного Вахтанга, хоть мокрухи и не хотелось, в оборотку пришлось троих присыпать, а псы беспредельные спалили по-простому Архилина и всех его людей закупленным ментам поганым, а те, разрыв помойку, затрюмовали многих. Однако самым западловым явилось то, что человек, которому доверен был общак, на деле оказался сукой: как только стали беспредельщики его трюмить, обхезался и сдал всю кассу, за что и получил от них же маслину в натуре промеж глаз.
