— Лежи, не подымайся.
— Да, мой лейтенант.
— Попробуй… увидеть.
— Их?
— Ну да.
— Попробую.
Выглядывать поверх камня — дураков нет. Но что-то же надо делать…
Он отполз от камня шагов на пять, собрался, подскочил и снова упал. Через секунду свистнуло — не очень близко. Снайпер метрах в трёхстах… но это ерунда.
Потому что как минимум четверо, пригнувшись, приближались к ним, обхватывая камень с флангов.
Юра перекатился к камню.
— Плохо, — сказал он.
— Вижу, — сказала Эля. — Злые.
— Что им нужно, интересно?
— Мы.
— Ладно, потом разберёмся… чёрт.
— Там есть ещё. Один. Сзади. Он без оружия, но… давит. Это он нас…
— Понял, — догадался Юра. — Менталист, он же контролёр. Это хорошо, что мы с тобой запивали водку самогоном.
— Что?
— Потом объясню…
Контролёр, подумал он. С какими-то бандосами. А ведь нам кранты, ребята.
Двух шагов не дошли… обидно.
Сдаться?
И поступить в зомби.
— Юра, — ткнула его в бок Эля. — Держи.
— Что это?
Это была пуговица. Вернее, капсула с дум-мумиё в виде пуговицы. Он совсем про неё забыл. Свою отдал Серёге, а про Элину забыл.
— Я же ещё живой, — сказал он.
— Заранее.
— Нет, — сказал он. — У меня есть идея получше.
Он лёг на спину, расстегнул шинель и засунул руку во внутренний карман жилетки. Неужели и это спёрли? Слава богу, на месте.
Ухватив пузырёк двумя пальцами, Юра вытащил его и тут же уронил. Да что за чёрт. Проклятый контролёр…
Ни хрена руки не слушались.
— Помоги, — сказал он, и Эля поняла без слов, зашарила руками по полам распахнутой шинели. Нашла. Зубами открутила пробку.
— Что это?
— Давай… все.
Она высыпала ему прямо в рот желатиновые капсулы. Юра языком направил несколько между зубами и раздавил. Потом ещё и ещё — пока было что давить.
У снадобья был беспомощный сладковатый вкус.
Ну, Быстрорез… на тебя, гада, вся надежда…
Сначала закружилась и опустела голова, а потом Юра вдруг услышал совсем рядом писк медицинского монитора и бубнящие голоса: «…четвёртые сутки, и если быть точным — семьдесят восемь часов калий заметно ниже нормы, но по серотонину и норадреналину нет, свёртываемость остаётся очень высокой, протромбиновый индекс таламонал, я думаю, пока отменять не будем, пусть…» — это было так реально, что он даже чуть приподнялся и стал озираться вокруг, ожидая увидеть врачей… примерно так же он пришёл в себя в госпитале в Дербенте три года назад — и сейчас сверкнуло то ли понимание, то ли надежда, что вот оно: бред закончился, и он наконец очнулся.
Вместо этого он увидел два чёрных кружка автоматных дул, глядящих ему прямо в глаза.
— Ну що, москалик, добігався? Сталася дупа?
Юра хотел что-то ответить, но только скривился. Бандос был тощенький и молоденький, лет семнадцати, с быстрыми злыми глазками.
«…я не могу сказать, что есть объективное ухудшение параметров, но почему-то он загружается… — продолжали бубнить голоса, — …что мы могли упустить?…»
— Знаете, люблю теплої осінньої днини побродити по лісу з двостволкою, — сказал другой бандос, старший, толстый сам и с толстым холёным лицом, с пущенным по виску оселедцем.
— На полювання? — подсказал молодой; это у них явно была проработанная хохма.
— Ні, по гриби… Бувало, підійдеш так до грибників — і скажеш просто: ого! скільки грибочків назбирали!
Подошли ещё двое, остановились поодаль. Юра вдруг понял, что отчётливо видит обоих, хотя они стоят на противоположных сторонах — один справа от него, другой слева. Причём тот, который слева, оказывается за камнем…
Потом он увидел контролёра.
Лысый мужичок в хорошей и дорогой, но совсем не по размеру кожаной куртке брёл к ним, сильно подволакивая ногу. Он был сосредоточен и зол — зол тем, что с этими двумя у него что-то не совсем получилось, пришлось их просто глушить, то ли на предыдущих слишком много сил потратил, то ли ещё что, ладно, сейчас разберёмся… Но тут контролёр почувствовал неладное и замер.
А Юра тем временем увидел снайпера.
Снайпер стоял за деревом, положив винтовку на торчащий сучок, и через прицел разглядывал происходящее. Ему тоже что-то не нравилось. Он был самый опытный здесь и самый главный — именно потому, что опытный. Ему этого даже никогда не приходилось доказывать. И именно в силу опытности он был достаточно осторожен. Внутренний голос сейчас подсказывал ему: сматывайся. Бросай всё и сматывайся. Но вместо этого он поймал в прицел голову контролёра (Мирон, откуда-то узнал Юра, его зовут Мирон; а снайпера зовут Лев Савельевич, и прозвище у него Дырявый) и нажал спуск.
Контролёр исчез. Потух. Юра тут же почувствовал, что тяжёлую душную подушку, давившую на мозг, нехотя убрали.
— Грибочки, говоришь? — спросил он бандоса с оселедцем. — Будут вам сейчас грибочки.
Бандос поднял автомат и выстрелил в того, молоденького. Тут же рядом стукнула ещё очередь, и один из вновь подошедших, взмахнув руками, рухнул в траву.
Двое оставшихся в ужасе уставились друг на друга. Они понимали, что происходит.
— Остаться должен один, — сказал Юра.
Толстый бандос успел выстрелить раньше. Второй схватился за живот и со стоном сел. Повалился на бок, засучил ногами и замер.
— И это не ты, — продолжал Юра.
Пуля снайпера ударила толстого точно в левую лопатку и толкнула вперёд. Он умер раньше, чем упал.
— Что происходит? — прошептала Эля.
— Это я их, — сказал Юра. — Пока не вставай. Потом, всё потом…
Снайпер, оставив винтовку у дерева, шёл к ним. На само деле он хотел остановиться, упасть, бежать в другую сторону, но тело решило иначе. Юра чувствовал его нарастающий ужас.
Да, Дырявый, подумал Юра, ты ведь небось верил в свое бессмертие? Что не ты, а другие всегда будут вот так идти туда, куда не хотят? Исчезать, испаряться, умирать на ходу? Вот и посмотрим сейчас, из какого сорта говна ты сделан…
— Алёнка, — сказала вдруг Эля. — Это Алёна! Эй!
— Где? — спросил Юра.
— Да вот же она! — И показала на зелёную пирамиду. На чащу.
Юра, стараясь не отвлекаться от Дырявого, посмотрел в ту сторону.
Это было…
…это было как появиться над оживлённейшим московским перекрёстком — скажем, Тверской и Большой Садовой — в час пик. Когда многотысячная толпа бурлит и несётся, и никто никому не нужен там, внизу, — будто каждый стремится вперёд по собственному руслу, отделённый от остальных когда прозрачными стенами, а когда — такими, на которых что-то нарисовано, видимое только ему. И вот в этой толпе увидеть, узнать одного человека…
