Ознакомительная версия.
Она сделала нарочитую паузу, я поинтересовался:
– А на самом деле не задумаются и потом?
Почему?
Она спросила с той же невеселой улыбкой:
– А как вы думаете, почему в крионике… такие неудачи?
– Неудачи? – перепросил я. – Она же развивается просто стремительно!.. Уже научились размораживать и теплокровных животных!.. Мыши и даже крыски, пролежавшие в жидком гелии по месяцу, разморожены. Их проверяют очень тщательно целыми комиссиями и не находят повреждений!.. Опыты повторяют в разных странах, как это водится, и все подтверждается!
Она кивнула.
– Да-да, я неудачно выразилась. Точнее будет, отсутствия успехов. Первый пациент, профессор Джеймс Бредфорд, заморожен в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году. С того времени умерло восемь миллиардов человек, из них заморожено… сколько?
Я запнулся, в мозгу сразу появилась точная цифра, но знать ее как-то странно, во всяком случае, вот так сейчас брякнуть вслух, и я пробормотал:
– Подозреваю, маловато.
– Меньше тысячи, – произнесла она с расстановкой. – О чем это говорит?..
Я спросил осторожно:
– О неверии в крионику?
Она покачала головой.
– Нет, в крионику большинство верят. Верят, как в поступь научного прогресса. Однако… все гораздо сложнее.
– Не понимаю, – пробормотал я.
Она взглянула на меня с сочувствием.
– Это долгий разговор. Но если вы готовы…
– Да, – сказал я, даже не глядя на Ингрид, – готовы.
Она вздохнула, сказала негромко:
– Вспомните Ротшильда, Рокфеллера… Они умерли в весьма преклонном возрасте, Рокфеллер вообще стал первым миллиардером, перешагнувшим столетний рубеж… Их состояния настолько огромные, что все известные миллиардеры перед ними малые дети. Их семьи владеют триллионами долларов! Вы поняли, что я хочу сказать?
Ингрид смотрела на нее непонимающими глазами, а я обронил осторожно:
– Ни один из них даже не подумал крионировать себя. Это?
Он наклонил голову.
– Да. И оба совершенно не проявляли стремления жить дольше. Как только начали проступать проблемы со здоровьем и когнитивные расстройства, оба приняли решение умереть.
– Что-то религиозное? – спросила Ингрид. – Евреи верят в воскрешение или как?
Она поморщилась.
– Ладно, зайдем с другого конца. Все крионированные, если посмотреть, – люди молодые или среднего возраста. Можете проверить по базе. Люди, у которых не угас животный инстинкт продления рода. Подчеркиваю, животный!.. Чем сильнее угасает в человеке животность, уступая доминирующее положение уму, тем меньше человеку хочется бессмертия. Кстати, среди крионированных есть несколько действительно старых…
– Ну вот, – начала было Ингрид победно, однако Анастачкова предостерегающе вскинула руку, и Ингрид послушно умолкла.
– Эти, – сказала Анастачкова, – кто действительно стар, все до единого были крионированы после их смерти… по настоянии родни!.. Обычно дети так восхотели или внуки. Таких крионировали зачастую с нарушениями процесса, так как заранее не были подписаны контракты, не оговорены суммы и сроки, а бригады скорой заморозки не дежурили в ожидании… а иногда мчались сломя голову на другой конец света в какую-нибудь джунглевую Колумбию.
От Анастачковой мы выехали молча, я чувствовал себя усталым и опустошенным, а Ингрид, как мне показалось, смотрится не лучше.
– Ну что, – спросила она, когда впереди поднялись небоскребы окраинных районов, – как я поняла, тебе необходима срочная выработка эндорфинов?
– Нужна, – согласился я. – Эти ягодки только раздразнили аппетит. Да какой аппетит, голод! Посмотри на карте…
– Не нужно, – ответила она, – я этот район хорошо знаю. Вон там за сквериком. Тебе нужно поесть как следует или можно как-нибудь?
Я сказал поспешно:
– Никаких как-нибудь. Как-нибудь у нас и дома… а здесь надо хорошо. Можно и тебе поставить мисочку.
Она смерила меня пытливым взглядом.
– Молодец, быстро оживаешь. Устойчивая психика. Из пучин отчаяния одним прыжком к деловому тону. Но у меня тоже живот к спине присох. С утра крошки во рту не было. Не считая ягод.
– Ты кофе выдула большую чашку у Володарского, – напомнил я.
Она покачала головой.
– Он интеллигент, так что и чашка была маленькой, и печенья не предложил. А у меня перед глазами уже вот такой бутерброд маячит! Но ты можешь не есть, тебе худеть надо, а я недавно прошла сушку, семь килограммов сбросила…
– Что рельефнила?
– Все, – ответила она. – Люблю четкость.
– Четкая женщина, – сказал я с одобрением. – Это даже не по-женски. Они все какие-то мутные, недооформленные, а ты как из высококачественной стали отлита.
Она посмотрела на меня с сомнением.
– Это был комплимент?
– Как могу, – ответил я скромно. – Я отягощен докторской степенью, значит, предельно строг и сурьезен. И не какой-то там физик.
– А что физики?
– Шутят, – ответил я. – А нейрофизиологи работают. Кстати, ничего не замечаешь?
– Чего?
Я покосился в зеркало заднего вида. Внедорожник угольно-черного цвета держится все на той же дистанции, но показался еще страшнее, словно там уже кто-то достает из-под сиденья гранатомет или что там еще, стреляющее ракетами…
Она взглянула на меня в некотором удивлении.
– Заноза в сиденье?
– За нами погоня, – сообщил я.
Она фыркнула:
– Мы на скорости в сто десять. Догнать и обогнать может при желании любая пенсионерка.
– Не погоня, – поправил я себя, – а преследование. Вон тот черный джип…
Она поморщилась.
– Ну да, джип, да еще черный… В них только бандиты ездят, да?
– И правительство, – подтвердил я. – Что тоже… в некотором роде… Или в джипах только охранники правительства? В общем, этот джип преследует нас. Следит.
– Ты параноик, – сказала она с убеждением в голосе. Насчет моей нейродегенерации не добавила, но это я прочитал по ее лицу, довольно выразительному, несмотря на ее профессию. – Давно их заметил?
– Только что, – признался я.
Она хохотнула.
– Тогда за нами следят сотни автомобилистов! Вон смотри сколько едут сзади!
– Как знаешь, – буркнул я чуточку пристыженно.
Она весело расхохоталась, это прозвучало звонко и победно, у нее красивый голос, только слишком громкий и наглый.
Мимо кафешки мы проехали без остановок, мимо ресторана тоже, я наконец поинтересовался:
– Ты что, выбираешь ресторан, в котором президент ужинает?
Она хмыкнула.
Ознакомительная версия.
