значит, и у противника могут появиться такие сомнения.
– А что на самом деле? В чем истинный смысл?
– Ну, как сказать? – замялся Костя. Особист долго молчал, внимательно разглядывая меня, как будто хотел что-то рассмотреть во мне, а потом неожиданно заявил: – Ты, когда в зеркало глядишься, никого себе не напоминаешь?
– Чего? – опешил я от такого неожиданного вопроса. – В смысле? Не понял.
– Ладно, – махнул рукой капитан Костя, – сейчас покажу.
Особист достал из кармана разгрузки простенький смартфон, сфотографировал меня. Потом долго искал что-то в памяти своего телефона, водя пальцем по экрану. Наконец нашел. Некоторое время колдовал, работая с изображениями, а потом показал результат мне.
– Вот гляди.
На экране телефона были две фотографии: одна моя, которую только что сделал Костя, а вторая… Вторая была Стаса Крылова, по прозвищу Псих, того самого человека, которого я называю своим первым Командиром. Человеком с большой буквы! Именно он сделал из меня разведчика и отличного воина, именно он вылепил из лейтенанта Рыжикова настоящего командира. После смерти Крылова я взял себе его позывной. Раньше меня звали Сюткиным, это прозвище, кстати, тоже придумал Псих. Но после смерти Крылова, я взял его позывной себе, и теперь я Псих.
Изображения на обоих фото были чертовски похожи. Не один в один, конечно же, но все равно похожи. Как будто два брата стоят рядом – один постарше, другой помладше. Я помню Психа при жизни, мы были с ним совершенно разными. Он старше меня на семнадцать лет. Цвет волос у него был другой, цвет глаз другой, форма лица другая – все другое. А вот теперь гляжу на наши фото, поставленные рядом, и вижу, что последние события очень сильно изменили меня внешне. Волосы выгорели и поседели, лицо осунулось, скулы заострились, шрамы на лице стянули кожу, немного изменив форму лица. Даже глаза стали какими-то бесцветными, как будто поседевшими от всех тех ужасов, на которые им постоянно приходится смотреть.
Мы с Психом стали как два брата, у которых одни родители: мать – Война, а отец – Бой.
– Когда я отправлял Психа на ту операцию с вами, то начальство категорически запретило мне ставить Стаса с известность об истинной задумке вашей миссии. Но я подумал, что если он, как командир, будет знать, что вы идете на смерть не просто ради того, чтобы уничтожить пару-тройку укропских баз, а для чего-то большего, то это принесет результат. В итоге я нарушил приказ и рассказал Психу, как все было на самом деле. Результат ты знаешь. Ваш отряд отработал на десятку по пятибалльной шкале. Вы выполнили и перевыполнили поставленную задачу. Наверное, и тебе стоит сейчас объяснить истинный смысл всего происходящего.
– Наверное, – делано равнодушно покачал я головой. – Расскажите. Если что, я никому ни-ни. Могила!
– Надеюсь, – кивнул Костя. – Короче, ты парень неглупый, видишь, что у нас тут происходит. Вроде идет война, но какая-то неправильная. Иногда между собой офицеры расшифровывают СВО как «Странная военная операция». Почему странная, ты, наверное, и сам догадываешься?
Это точно, нынешняя война очень странная. Я, конечно, не силен в истории, хоть в школе учился на отлично, но что-то мне подсказывает, что во время Второй мировой войны мы с противником не торговали и на различных саммитах в десна не целовались. А сейчас – пожалуйста: газ и нефть на Запад продаем, титан и алюминий для их оборонки продаем. Иногда, конечно, через третьих лиц, но, бывает, и напрямую продаем.
Причем никто этого не скрывает, все официально. Запад на Украину поставляет свое оружие, своих солдат, а мы их почему-то до сих пор не считаем стороной конфликта, даже поляков, коих тут видимо-невидимо. А граница между Польшей и Украиной до сих пор не перекрыта, даже «калибры» туда не прилетают. В общем, Странная военная операция (СВО) – очень хорошее название для нынешней войны.
– В общем, чтобы тебе было понятно, – продолжил тем временем Костя, – скажу, что наши военные элиты разделились на два лагеря. Одни – за наращивание боевых действий, а другие, наоборот, за их прекращение. Скажу сразу, что в каком-то роде обе стороны правы. Одни правы, потому что либо мы воюем на полную, либо это не война, а игра в поддавки; но и вторые правы, потому что война рано или поздно закончится, а с кем дальше торговать? Как денежки для бюджета зарабатывать? Ну или зачем надо было ввязываться в войну с Западом, если мы им продаем больше, чем на Восток? Ну и так далее. В общем, есть эти два лагеря в наших элитах, и именно они решают, как дальше страна будет себя вести. Куда пойдем, с кем дружить, а с кем воевать будем.
– Главнокомандующий из какого лагеря? – перебил я особиста.
– Главный? Хороший вопрос, – усмехнулся Костя. – Главный из третьего, самого обширного лагеря. Из тех, кто и нашим и вашим. Ему ведь не только о войне надо думать, но и о том, чем народ кормить. А если мы пока умеем зарабатывать деньги, только продавая ресурсы на Запад, то надо же как-то это делать. Вот и получается, что вроде как все понимают, что так, как мы сейчас воюем, воевать нельзя, но воевать надо, но одновременно с этим война никому не нужна, потому что солдатики гибнут, матери в тылу плачут, экономика стонет. Того и гляди бунт грянет. А революция нашим элитам никак не нужна.
– И как же быть?
– Балансировать! Оба лагеря давно научились взаимодействовать друг с другом, они ведь элиты одной страны, а значит, интересы у них постоянно пересекаются. Та же самая Токмакская операция, в ходе которой город был героически оставлен, как это ни покажется странным, согласована обоими лагерями. Первые – те, что за войну – хотят втянуть содомитов в котел, а потом ударами с флангов подрубить его основание и захлопнуть в ловушке стотысячную группировку. Вторые – те, что за мир и договорняк – сообщают Западу: мол, смотрите, в качестве жеста доброй воли мы сдаем позиции, так что давайте садиться за стол переговоров. Так что обоим лагерям сдача города Токмак выгодна.
Теперь вопрос только в одном: какой из этих лагерей в итоге убедит Главного в своей правоте. Если первые, то скоро начнутся наступательные действия наших войск с флангов, и хохлы угодят в котел. Если победят вторые, то общественности сообщат об успешной перегруппировке и выравнивании линии фронта в соответствии с рельефом местности – дескать, отвели войска на более выгодные рубежи. Не мне тебе объяснять, как все наши неудачи на фронте
